Алексей Брусилов - Мои воспоминания. Брусиловский прорыв

Крестьяне, покупавшие у нас вещи, разгласили соседям, как плохо мне живется, и некоторые из них были жулики, дававшие гроши за прекрасное носильное платье и мебель; другие, нашлись такие (были между ними и бывшие солдаты моей армии), что стали привозить картошку, овощей, молоко, хлеб, с поклонами, слезами, благословениями, и ничего, ни копейки, не брали.

Они говорили мне, что понимают меня и ценят, что я остался в России, не захотел отделаться от них; они уверяли меня, что я прав, в том, что весь русский народ поймет со временем свою ошибку, воскреснет и тем более оценит то, что я ни при какой обстановке не хотел отделиться от него. Я старался им внушить, что верю тому, что большевизм пройдет, а те, которые остались с ними в России, постараются упорядочить жизнь и направить народные массы по правильному пути. В дальнейшем эти разговоры велись в деревнях, куда меня приглашали, как на дачу, гостить в избах.

Из бывших генералов, моих сослуживцев, я видел раз или два Н. Н. Стогова [125]. Знал, что он служил одно время начальником Главного красного штаба. Еще когда меня арестовали, он был у жены моей. Она и ее сестра мне рассказывали, как тронуло их то, что он, единственный мой бывший сослуживец, не побоялся прийти выразить сочувствие им. А Москва была переполнена ими, бывшими моими сослуживцами.

Потом он был сменен, арестован, потом бежал. С ним вместе, кажется, бежал и генерал Левицкий [126]. Последний был женат на красавице, прелестной Верочке Безкровной, дочери командира Крымского полка в Виннице. Она служила на сцене, раз или два была у нас. Мы знали, что А. И. Южин и многие видные артисты ей покровительствуют и поэтому были спокойны за нее. С артистами тогда носились и считались, ее генеральство стушевывалось.

Но ничего не помогло!.. Когда Стогов и Левицкий бежали, то жены их немедленно были арестованы и расстреляны. За них многие хлопотали. Это было большим потрясением для моей жены и сестры. Это было страшное время.

Когда сестра жены – Елена Владимировна – решилась искать службу, то Н. Н. Стогов помог ей устроиться в Военном архиве, ибо до того А. И. Южин (Сумбатов), с которым семья моей жены была знакома с юных лет по Кавказу, старался ее устроить в Наркомпросе (Народный комиссариат просвещения), но ничего из этого не вышло.

Она плакала и приходила в отчаяние, ничего не понимая в бумагах от сокращения слов и коверкания русского языка и грамоты. Когда Стогов ее устроил в архиве и она принесла домой первый фунт хлеба своего пайка, это было большое торжество, мы разрезали его на четыре куска по 1/4 фунта для меня, жены, брата Ростислава и самой Лены.

Вскоре и Ростиславу удалось через своего знакомого Манухина [127]поступить на службу в Главкожу.

За все эти месяцы различных наступлений то Колчака, то Деникина, то Юденича я должен с грустью и иронией отметить ничтожество и трусость многих и многих интеллигентов в Москве. Болтовни, анекдотов, острот, всевозможных курьезов было без конца. Я лично наблюдал на себе и своей семье, как отражались успехи белых наступлений на настроении москвичей. То прилив их целыми отрядами на мою квартиру с милыми улыбками и любезностями, то вдруг отлив, даже на улице бегут в сторону, будто боясь себя скомпрометировать перед красной Москвой знакомством со мной.

Ох люди, люди, ничтожество вам имя в большинстве! То восторг и каждение [128]«Александру Васильевичу» [129], то «Антону Ивановичу» [130], воспоминание о знакомстве и встречах, даже иногда о родстве с ними, то ликование и бесконечные звонки в мою квартиру, то вдруг все исчезнут, никого нет… Все забыли, кто это такие «Александр Васильевич» или «Антон Иванович».

Когда Деникин покатился от Орла назад, а у Юденича тоже ничего не вышло, я сразу поставил крест, надежда рухнула окончательно. Наталья Алексеевна Остроградская ездила по делам своей квартиры в Петроград и вернувшись рассказывала, что там полный разгром и чтобы мы ни на что не надеялись. Я стал думать, что же теперь будет? Как продолжать жить и как помочь России? В это время мой несчастный сын Алеша, несколько месяцев назад выпущенный из тюрьмы, был еще с нами.

Но дома у него создался такой ад, что он рвался из Москвы. Он выучился бухгалтерии, служил одно время в отделении Сберегательной кассы. Мог бы устроиться впоследствии на каком-нибудь конном заводе; я устраивал потом множество молодых офицеров на такие должности. Но повторяю, он рвался из Москвы, подальше от своей жены и ее бабушки. Он хлопотал, и его устроили помимо меня, с помощью А. М. Зайончковского; на службу по доставке лошадей и покупке седел для какого-то запасного полка.

Он уехал, кажется, в Борисоглебск, приезжал на несколько дней как-то. Вскоре его коммунистическое начальство стало настаивать, чтобы он принял полк. Ясно, что для них было важно иметь в Красной армии моего сына. Он отбояривался как мог, но безумно боялся, что его упрямство может меня погубить. Решающую роль сыграл генерал Зайончковский, сам будучи начальником штаба одной из красных армий, он уговорил его принять полк.

Все это мне рассказывал бывший вахмистр Конно-гренадерского полка, который на красном фронте оказался его адъютантом, а потом вернулся в Москву. Он говорил мне, что, когда оказалось, что полк посылается на фронт, сын мой сильно мучился вопросом: как идти против своих? Он сказал всем: делайте кто что хочет, перебегайте к белым, уезжайте в Москву, на все я смотрю сквозь пальцы, ничего не вижу. Лично мне остается только пустить себе пулю в лоб, так как за мной, в Москве, в плену у красных мой старик – больной отец.

Затем вскоре оказалось, что помимо его воли этот полк оказался в плену у белых. Я больше ничего не знаю. Я уж писал в своей автобиографии, что мне рассказывали множество версий о его дальнейшей судьбе: то он умер от тифа, то бежал с группой конногренадеров в Константинополь, то по личному приказу Деникина был расстрелян белыми. Верного я до сих пор ничего не знаю. Одно полагаю правдоподобным, что в живых его нет, иначе так или сяк дал бы весточку о себе за все эти долгие годы.

Когда в советских газетах было напечатано, что его расстреляли белые, я не поверил. Мне рассказывали даже, что какого-то преступника расстреляли с его документами, чтобы дать ему возможность служить у белых, не подводя меня, хотя бы под другой фамилией. Я и это допускал. Но, чтобы Антон Иванович Деникин, так много мне обязанный, не разобравшись в обстановке, не зная тех мук, которые мы все, оставшиеся в Советской России, переносим, велел расстрелять моего сына – этого я не допускал, не верил!..

Но прошли годы, я прочел его очерки русской смуты, убедился, как он меня ненавидит… За что? Теперь я думаю, что все возможно… Возможно и то, что, убив несчастного Алешу, он озлился на меня. Это тонкая психология, я не берусь разбираться в этом, но в душе моей теперь что-то говорит, что и это возможно… Но если это так… Деникин упустил из виду одно: такого рода вещи не прощаются. Господь все видит и все разберет… И я не завидую ему.