Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 4

Ловкая афёра Босняцкому не удалась, но зато он оказал мне добрую услугу в главном: спросив, пишу ли я ещё что-нибудь, он прочитал «Превращения» и воспылал неистовым восторгом. Была устроена читка, Евгений Григорьевич сам читал моё произведение группе литераторов и культурных людей. Общее впечатление было очень положительное: все побагровели и пустились в ожесточённый спор. Всех задело за живое — это было как раз то, что я хотел! Можно хвалить или ругать, но остаться равнодушным было невозможно.

Это и решило дело. Я уверовал в себя и принялся наматывать Шёлковую нить.

Тут следует сделать маленькое отступление. Как известно, 25 февраля 1954 года Н.С. Хрущёв на закрытом собрании сделал доклад «О культе личности и его последствиях». Доклад опубликован не был, но произвёл ошеломляющее впечатление на слушавших и затем был доведён коммунистами до сведения населения. Так стало известно об ожесточённой схватке между сталинистами и антисталинистами, между сторонниками закручивания гаек(Молотов, Каганович и др.) и их раскручивания(Хрущёв и ряд его последователей и друзей): борьба за власть была прикрыта идеологическими разногласиями. Диаметрально противоположные линии политики в верхах неизбежно привели к борьбе за власть в низах, ибо бюрократы, привыкшие к тёпленьким местам и лёгким способам управления, не собирались без сопротивления сдать позиции.

Хрущёв выиграл бой и захватил власть, но дальше двинуть дело очистки общественной жизни от оков сталинизма он не захотел и не смог — ведь он сам был типичным сталинистом, некогда пресмыкавшимся у трона. Началось дружное сопротивление новой линии. Последовали заметные колебания политики и ряд опрометчивых шагов со стороны Хрущёва: поскольку Молотов отстаивал курс на интенсификацию сельского хозяйства, Хрущёв выдвинул нелепый план продолжения экстенсивного его роста за счёт расширения посевных площадей («освоение целины»), неоднократно делал заявления большой политической важности и обязательности, но затем вынужден был из-за сопротивления аппарата фактически отказываться от своих слов (например, в вопросе о расследовании убийства Кирова).

Колеблясь во все стороны, внутренняя политика Хрущёва за годы его правления проделала зигзагообразный антидемократический путь вправо, к Сталину, но начало шестидесятых годов явилось периодом его вынужденного демократического полевения и воспринималась населением как политическая весна.

Вокруг вопросов искусства, как будто бы не имевших никакого отношения к политике, бурно кипели страсти сторонников зажима и отжима: устранение сталинского держиморды от живописи Александра Герасимова с поста Президента Академии художеств, выставка работ затравленного сталинистами графика Фаворского и другие характерные события нашей общественной жизни являлись тому примером. Записи в книгу отзывов на выставке Фаворского переросли в яростную ругань между сторонниками обоих лагерей, с вымарыванием слов, фраз и целых абзацев администрацией выставки.

Впервые после смерти В.И. Ленина люди открыли рты и оказалось, что у каждого есть своё мнение, и часто, очень часто оно не совпадает со спущенными директивами.

Почти незамеченной прошла публикация короткой новеллы Шелеста «Самородок» — честного, верного и точного изображения лагерного быта. Однако затем орудийным выстрелом грохнула повесть Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Все её читали, все о ней спорили. Говорили, что текст очень урезали, но и в таком виде его опубликование со стороны Твардовского было сочтено геройством, подвигом и вызовом, а со стороны Хрущёва, лично разрешившего опубликование, — доказательством его политической недальновидности, переоценки своей силы и непонимания мощи выкованной Сталиным советской бюрократии, продуктом которой был и сам Никита.

Осенью 1962 года тело «Отца народов» было вынесено из Мавзолея, и простакам казалось, что у Кремлёвской стены навеки зарыт и сталинизм как антиленинская идеология. Но вскоре обнаружились признаки её жизнеспособности: она была нужнаи не могла быть устранена из общественнополитической жизни страны без того, чтобы до этого была ликвидирована бюрократия, для которой сталинская идеология является питательной средой, жирной кормушкой и необходимым условием существования: жизнь течёт по своим законам и не слушается ни приказов, ни призывов. Тело Джугашвили вынесли из Мавзолея, но его дух прочно засел в сознании миллионов советских людей, имевших какую-то власть. Однако для того, чтобы это понять простакам и прежде всего самому Хрущёву, понадобилось несколько лет.

Вот в эти месяцы беспочвенных надежд и неоправданных восторгов Босняцкий и его приятели и сказали много пылких слов о моей повести. Конечно, они тут же подтвердили, что пока чтоона не может быть напечатана. Но для меня было важно не это: я убедился в том, что мой материал интересен по существу и написан в достаточно качественной форме, чтобы зажигать души.Иными словами — я на правильном пути.

Тут я должен покаяться в одной слабости.

Я люблю людей потому, что среди них так часто попадаются неожиданные и любопытные фигуры. Секретарем партийной организации ВНИИМИ тогда состоял полковник медслужбы в отставке Семен Иосифович Шавцов. Всю жизнь он проработал в РАБКРИНе и других органах контроля, одно время даже подчинялся Секретариату Берия. Казалось бы, при его эрудиции, уме и ловкости Шавцов должен был бы стать чёрствым чиновником-придирой. Ничуть не бывало! Это был грузный толстяк с типичным еврейским лицом и акцентом добродушного одессита, выпивавший в течение рабочего дня два-три графина воды, а в выходной день дома — до десяти чайников. Семья у него была большая, жена строгая, и вот Шавцов, по прозванию Зеркальный Карп, любимый объект всех острот в институте, экономил на завтраках, и собранные деньги тратил на… изучение старинных православных церквей и икон!

Выпучив круглые еврейские глаза и шумно пыхтя, он с упоением шёпотом рассказывал мне (около года мы вдвоём занимали одну комнату) о своих научных экспедициях по Москве, Подмосковью, Владимиру, Ростову, Суздалю, Угличу и другим городам. Я слушал его как чародея-сказочни-ка… Коммунист-иконолюб — это диковинный зверь! Но и это было не все: как-то случайно я упомянул о дворянских гербах, и из Шавцова вдруг посыпались редкие и необычайно интересные подробности о российских гербах и девизах. Непонятно, откуда только он их брал! Я раскрыл рот от изумления.

Однажды между прочим я упомянул о гербе Толстых и о лакейском девизе. Шавцов поднял меня на смех: быстро нарисовал схему щита первого графа Толстого, Петра Андреевича, объяснил скрытый смысл геральдических знаков и объявил, что графский герб этой линии Толстых — гордость рода и зеркало доблести Петра Андреевича. Тут, прежде всего, Андреевский флаг на золотом фоне, ибо в возрасте 50 лет он отправился за границу учиться морскому делу и в то время, как молодые люди вернулись недоучками, Толстой окончил учение с отличием, и его учитель в Венеции, серб, капитан Иван Лазаревич, так аттестовал умение, прилежание и храбрость своего воспитанника: «Во время сильных ветров и не бесстрашных фортун он прикладывался до всякого порядку корабельного с прилежанием и бесстрашием и во время навальностей морских показуяся во всём быть способен».