Александра Потанина - Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь

И здесь нас окружала толпа, состоявшая, впрочем, только из монастырских рабочих да мальчиков, уже поступивших в духовное звание. Один из рабочих поразил меня своим костюмом: на нем был стеганый халат, составленный из лоскутков разных материй, что очень напоминало наши половики, тканные из ситцевых обрывков; на ногах его были сандалии совершенно особого покроя, какого я не видела прежде ни на Востоке, ни на рисунках; весь костюм его представлял массу труда и аккуратность и в то же время крайнюю бедность. Вид у парня был веселый, а когда он заметил, что я срисовала себе его сандалии, то разразился самым веселым хохотом и, как любезность, предложил мне плод цбаор (жужуб), который вытащил откуда-то из рукава.

Медная кумирня, бесспорно, самая интересная достопримечательность утайских монастырей; к сожалению, г-ну Скасси удалось только снять общий вид ее с середины двора. Сложив камеру, он пошел было на эстраду к самой медной кумирне, чтоб получить более подробный снимок ее деталей, но в это время явился какой-то старый хэшан и попросил нас прекратить наши занятия. Если б он заметил наше присутствие на дворе раньше, г-ну Скасси, может быть, не удалось бы снять общего вида. Таким образом, мы должны были удалиться из монастыря.

Отсюда мы поехали к подошве гор, которые стоят над северным краем долины, чтоб снять общий вид утайских монастырей с севера. Уехав из селения, окружающего пять утайских главных монастырей, мы думали, что зрители тут не будут нас беспокоить; и действительно, минут пять мы оставались одни, но потом все-таки набрались сначала дети, а затем и взрослые, и даже женщины. Пока г. Скасси уставлял свой аппарат, я села на глиняный обрыв возле какого-то камня; присмотревшись, я заметила, что он обделан человеческой рукой. Это была или капитель колонны, или пьедестал под статую; местами на нем была заметна скульптура. Таких обломков, а также развалин стен, ступ, памятников рассеяно по всей долине множество; некоторые памятники с разъеденными временем надписями, может быть, относят ее к очень давнему времени, и очень вероятно, что археолог найдет себе здесь пищу. На этом кончились наши разъезды по долине; отсюда мы вернулись в дян.

В обоих монастырях, которые мы посетили в этот день, видно было много больных, особенно в Юн-чжао-сы. Были больные со страшными язвами на лице. Дети, страдающие глазами и накожными сыпями, также часты; последние – самые грязные во всей толпе; по-видимому, им запрещено умываться с санитарною целью.

В утайских монастырях, как и у нас в Лаврах, продают изображения находящихся тут божеств, медные статуэтки, глиняные слепки со стены медной кумирни, иконы, рисованные на ткани. Продаются также общие виды утайских монастырей, отпечатанные типографскими чернилами или тушью на больших лоскутах европейского коленкора, пропитанного крахмалом или известкой. Это вид с птичьего полета: и ландшафт, и карта вместе. К сожалению, мастер, исполнивший этот план, изобразил на улицах, проходящих между монастырями, процессию, с которою носят по Утаю гэгэна или другое духовное лицо, что крайне затрудняет разбирать план. Такие планы Утая можно встречать развешанными в кумирнях на самом крайнем севере Монголии, где-нибудь на берегу озера Косогола. Продают все это сравнительно дешево; по словам самих монахов, из богов грех делать торговлю. Будто этим и объясняются дешевые цены утайских произведений, очень аляповатых, сравнительно с пекинскими, но не хуже, например, снимка с мозаичной Богородицы в Софийском соборе в Киеве, который продается монахами при входе в собор.

Во время пребывания нашей экспедиции в Хобдо, в первых числах ноября у китайцев был какой-то праздник, по случаю которого в течение нескольких дней в восточной кумирне давались театральные представления. На одном из них нам удалось быть. Отправились в театр в 9 часов утра, по приглашению нашего знакомого купца г. Б. Когда мы пришли в театр, представление еще не начиналось, хотя актеры и музыканты были уже на сцене. Пришлось дожидаться стоя. В китайском хобдинском театре кресел для публики нет; зрители стоят среди открытого двора между кумирней и зданием со сценой. Только некоторые побогаче находят возможность занять ложу в боковом флигеле с сиденьем или, по знакомству с актерами, протереться в среду музыкантов и поставить для себя скамейку на самой стене. Кумирня была открыта, т. е. большое окно ее, обращенное к сцене, было отворено, и через него мы увидали статую Чон-гуэ, божества загробной жизни. Монголы называют его Эрли-хан.

Лицо бурхана сделано красивым и молодым; черная борода из настоящих волос спускается до половины груди; одет бурхан в пунцовый халат с крупным узором, на голове старинный китайский убор из черного крепа с серебряными, филигранной работы пластинками, торчащими из-за ушей, наподобие крыльев мельницы. На столе перед статуей были разложены приношения верующих: целая туша барана с головой, прикрытой так называемым «полотенцем», т. е. сальной плевой из внутренностей (omentum), множество бобо, или, правильнее, манту, ю-бьянов, т. е. лепешек, хлебцев и сладких пирожков; горели свечи и курились тонкие курительные палочки. Стены кумирни были разрисованы картинами всевозможных казней; тут вешали, рубили головы пилили людей на полосы и т. д. Перед входом в святилище стояла жаровня с углями, в которой богомольцы сжигали какие-то листы цветной бумаги с иероглифами. С утра уже богомольцы стали приходить в кумирню, чтобы сделать земной поклон перед бурханом и положить ему какую-нибудь съедобную жертву.

Кроме бумажных листов для сжигания, некоторые поклонники приносили пачку ракеток, и, в то время как жертвователь падал ниц перед бурханом, какой-нибудь уличный монгол или китаец на дворе кумирни устраивал ракетную пальбу.

Понемногу пространство между кумирней и сценой наполнилось толпой стоящих зрителей. Тут рядом стояли китайцы всяких состояний и возрастов: старички, одетые попроще да потолще, в меховых шапочках с придатками на лоб и виски, не приподнятыми, как у молодых франтов, кверху, а опущенными и плотно прилегающими к старческому лицу, густо покрытому морщинами, как лицо какой-нибудь макаки; щеголеватые приказчики из богатых торговых домов с гладкими лоснящимися лицами, с косами, удлиненными до пят с помощью черного шелка, с серебряными брелоками при огниве, выпущенными из-под шелковой курмы; грязные, вшивые пропойцы, курители опиума, опрятные кашгарские сарты в своих ярко-пестрых шубах и вышитых тюбетейках, наш слуга Сиербай, в киргизском ушастом малахае, монголы в нагольных шубах, прокопченных дымом аргала (кизяка); наконец, несколько русских полушубков. Этнографическая пестрота театральной публики указывала, что город стоит на границе великих народностей. И все это смешивалось самым демократическим образом: старый управляющий Аржановской компанией стоял рядом с монголом-скотопригоном, вонючая шуба монгольского кавалериста – рядом с пропитанным сюмбулем [гиацинтом] бешметом сарта.