Александра Потанина - Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь

Муж садится за стол и пишет, причем содержание письма поет, что значительно удлиняет переписку. Потом опять ссора; муж бросается на жену, и дело кончается убийством. При этом лицо убийцы мгновенно покрывается кусочками красной бумаги, ловко наклеенными в минуту совершения преступления. На крик жертвы вбегает мать, но убийца успевает убежать со сцены. Убитая тоже проворно встает и скрывается в дверях. На опустелой сцене снова появляется старик в красной шапочке и за ним полицейский, который его догоняет, надевает ему веревку на шею и уводит.

Публика очень довольна такими сценами и слушает их с большим сочувствием, чем пьесы с царями. Все стараются встать так, чтобы было виднее; дети взлезали на небольшие тополевые деревца, растущие на дворе кумирни, а записные любители забрались даже на сцену к музыкантам; это были преимущественно откормленные, розовые, с маленькими припухлыми глазками, молодые купеческие сынки.

Содержание рассказанной пьесы помог мне понять Шичинго, пересказав ее содержание по-монгольски, когда, по возвращении из театра, зашел в нашу фанзу. Но когда, во время его рассказа, вошел к нам старый Кы-хао-чы, Шичинго замолчал на полуслове и сказал после, что рассказывать пьесу иностранцу считается преступлением; «ши» – будто бы священная вещь. Выдумал он это или нет, – не знаю. Если не выдумал, то весьма странно совместить – священная вещь и в то же время шутовские выходки, арлекинада, местами даже попытки поканканировать, что всегда вызывает дружный сочувственный смех зрителей. Даже пьесы с царями и богами не лишены площадных фарсов. Нахохотались над этими фарсами, надоело смотреть комедию, идут в кумирню и преклоняют колени перед бронзоволицым Лаодзы. Ради праздника бурхан был облечен в новый халат из великолепного зеленого атласа; перед ним стоял жертвенный баран, курилось много курительных свеч и горели две красные восковые.

Кроме того, мы были еще на одном спектакле. На этот раз костюмы были еще великолепнее, но пьеса еще непонятнее. Только и осталось в памяти, что лицо главного трагика было сплошь разрисовано черной и красной краской. С головы его на спину спускались два ирбисовых хвоста, а на темени были укреплены два необыкновенно длинные пера из хвоста золотистого фазана, красиво колыхавшиеся в воздухе. Высокую трагедию опять сменил водевиль, где появлялись два оборванных старика и затем волшебник с совершенно черным лицом. Между явлениями один из актеров раз или два прокатился колесом по сцене. Партер, т. е. публика, стоящая на дворе, осталась этим очень довольна; дамам же, сидящим в ложах, в это время подавали завтрак, и они сидели спиной к сцене.

Не довольствуясь постоянными театрами при кумирнях, китайцы устроили в эту зиму еще театральные подмостки среди города, на главном перекрестке. Материалом для этого временного балагана послужило несколько досок, шестов, циновок и, главным образом, разноцветная даба; потолок сшит из белых и синих квадратов дабы, а сцена окружена сеткой, сплетенной из разноцветных полотнищ, где следует, с бантами и драпировками. Это сооружение делало большую честь вкусу и искусству хобдинских солдат, строивших его. Сцена открытой стороной обращена на север; против нее, в расстоянии нескольких шагов, была устроена небольшая копия кумирни, обращенная дверью к театральному балагану; это был шалаш из бумажной материи, в нем стол с небольшой доской с иероглифами и перед ними курительные палочки. На сцене шли представления во время монгольского праздника в честь бога Майдари.

Вход в хобдинские театры бесплатный; платится, кажется, только за ложи. Актеры – добровольцы из местных жителей; расходы на ремонт, костюмы и бутафорские вещи, которые сделаны прежде и хранятся при кумирнях, а также на чай и угощение во время представлений, делаются на постоянный сбор с домовладельцев, так что мы могли себя считать участниками в этом налоге через ту плату за квартиру, которую мы отдавали нашему Кы-хао-чы. Раз, кажется, актеры ходили по городу толпой и собирали с жителей особые подаяния; не знаю, был ли это единовременный сбор на постройку временного театрального балагана к празднику Майдари, или этот сбор делался в пользу актеров и после представлений в постоянных театрах при кумирнях. Во время самих представлений богатые люди также подают на сцену кирпичи чая, куски материи и т. п. Представления начинаются в 10 часов и продолжаются до сумерек, с перерывами не больше того, сколько нужно, чтобы выпить чашку чаю и закусить. Одна пьеса сменяется другой, и можно идти в театр, в котором часу дня захочешь.

Хотя мы и не понимали содержания пьес, тем не менее бытовые сцены, особенно комические, знакомили нас с внешней стороной китайской жизни. Где бы мы увидели сцену, как семейство встречает воротившегося после продолжительного отсутствия китайского купца, как навстречу ему бросается его молоденькая дочь? Или китайца, умоляющего жену, стоя перед ней на коленях? Или ревнивую и подозрительную китаянку, то и дело выскакивающую из кухни в комнату мужа, то с кухонным веничком, то с кухонной посудой, чтобы поймать неверного мужа? Жаль только, что внешняя обстановка пьес не совсем была полна. Костюмы, впрочем, соответствовали содержанию, и, несмотря на то что хобдинский театр собственно не более, как наш ярмарочный балаган, в исторических пьесах, по-видимому, относительно костюмов была соблюдена историческая правда. Но кулис не было вовсе. Когда в одной сцене пришлось представить девицу, посаженную в тюрьму, последнюю изобразили два табурета, поставленные один на другой; узница выглядывала на зрителей между ножками верхнего табурета, и это означало, что она смотрит из окна тюрьмы.

Такова сценическая иллюзия китайского театра.

Когда я задумала поделиться впечатлениями о виденном мной во время моего путешествия, я увидела, что наблюдения мои очень не полны, а виденного много; вот почему, чтобы не потеряться в массе этого виденного, я хочу говорить здесь лишь о китайской женщине, насколько я могла наблюдать ее. Не понимая китайского языка и, не имея переводчика, говорящего по-русски, я была вынуждена только смотреть на китайскую жизнь; конечно, при этом у меня поневоле являлись догадки, и не понимая речи, я добавляла виденную жизнь своим воображением. Здесь, по возможности, я буду говорить лишь о том, что видела, и иногда сообщать те сведения, какие сообщали мне миссионеры, с которыми я встречалась в Китае.