Александра Потанина - Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь

Расположение комнат было тут то же, что и в Синине: та же приемная со статуями против входных дверей и те же домашние комнаты направо и налево, но здесь все было меньше и беднее и старее, чем у сининского футая. Встретили меня две барыни: одна – жена начальника города, хозяйка дома, молодая еще барыня; другая – дочь его, ее падчерица, выданная за подчиненного чиновника, живущая, по-видимому, в том же ямыне. Сначала визит имел официальный характер, т. е. мы с барыней сидели за столом в приемной и угощались чаем и фруктами, а при нас присутствовали какой-то китайский чин в официальной шапке с шариком и мой переводчик; но потом мужчины ушли, а к нам присоединились остальные женские члены семьи: дочь, внучка, уже знакомая мне, и девочка лет двенадцати, дочь хозяйки дома; последняя была уже набелена и имела неприятный вид жеманной девочки, считающей себя большою. Вскоре посмотреть на меня явилась и вся дворня, тут были и старые старухи в лохмотьях, и полуголые дети.

Вообще, китайцы очень заботятся о внешности, но дома, за стенами, там, где не видно, это самый неряшливый и грязный народ. Скоро мы перешли в гостиную и спальную хозяйки; такое соединение комнат было достигнуто тем, что комната имела два канджина – один у окна, другой у противоположной стены; последний был отделен приподнятою драпировкой. Драпировка, ковры, столы и все, что принадлежало к квартире, было старо и загрязнено. Платье на хозяйках дома было новое, хотя и небогатое, из бумажных европейских материй, а не шелковое. Муж этой барыни служил некогда в южных провинциях, куда уже проникает несколько европейская торговля, а вместе с ней и некоторое, хотя слабое, знакомство с европейскими порядками жизни. Хозяйка дома родом была из Си-ань-фу, очень большого, известного в китайской истории города, бывшего некогда столицей и теперь еще довольно значительного центра; сообщив мне об этом, она не забыла упомянуть о славной некогда истории ее родного города. Такое замечание несколько удивило меня в устах китайской женщины. Ее манеры, казалось мне, носили также тот, почти неуловимый отпечаток какой-то особой любезности или вежливости, какой накладывает на людей жизнь в больших городах; рядом с ней ее падчерица смотрела застенчивою и грубоватою провинциалкой.

Узнавши, что я умею читать и даже писать, барыни очень заинтересовались: обе они не были грамотны; они заставляли меня написать то или другое китайское слово или фразу, и потом прочитать ее; для них эта возможность воспроизводить звуки чужого языка казалась чуть не чудом [144]; этим процессом писания заинтересовался и чиновник, находившийся при нас; едва ли это не был муж младшей из дам. Он служил ранее в Илийском крае и знал несколько русских и наши обычаи; приняв участие в наших беседах, он несколько оживил их, так как мог пояснить наши взаимные вопросы и ответы. Человеку, совсем незнакомому с тою разницей, какая существует между двумя цивилизациями, китайской и европейской, иногда трудно и догадаться, о чем спрашивают вас. Вопросы были вроде того: как ездят дамы в России? правда ли, что у нас все имеют четырехколесные экипажи (в Китае, говорят, это привилегия императора)? Правда ли, что у нашего Государя есть рота телохранителей, составленная из девиц? Занимают ли у нас дамы высшие государственные должности? и т. д. Не знаю, насколько поняты были мои ответы, передаваемые через монгола, не вполне меня понимавшего. Может быть, и мои рассказы подадут повод ко многим фантастическим представлениям о России, несмотря на мое искреннее желание сообщить самые верные сведения.

Обед был подан в приемной; мужчин за ним не было. Сервировка обычная: везде одни и те же полоскательные чашки с главными блюдами и блюдца и блюдечки с приправами. Мясо подавалось трех сортов: свинина, курица и утка, все мелко изрезанное и совершенно терявшееся в массе зелени и овощей. Есть приходилось палочками, ложек здесь не подали. Редкостей, вроде трепангов, сепий, жабр акулы и тому подобных вещей, к моему великому удовольствию, не было; вероятно, в таком глухом местечке, как Тзе-джеу, они составляют предметы слишком большой роскоши. После обеда слуга, перемывший в этой же комнате посуду, принес таз с горячею водою, смочил в ней салфетки (европейские) и, отжавши их своими руками, подал нам вытереть ими руки; от этого я была не прочь, но отереть лицо, как это делают китайцы, не решилась.

После обеда ненадолго в гостиную приходил хозяин дома, толстый чиновник, но разговор с ним не оставил во мне никакого впечатления. Скоро поданы были носилки, и я отправилась. Тай-тай, прощаясь со мной, непременно хотела, чтобы я взяла от нее несколько гранат; мне было несколько странно такое желание, так как фруктов в городе было множество у разносчиков, и казалось, что, предлагая их, она придавала этому какое-то значение и была несколько сконфужена; после нескольких отказов я решилась взять их. Когда я воротилась домой в сопровождении чиновника, последний объявил мне, что тай-тай велела передать мне, что я должна и ее дочке подарить кораллов, как подарила раньше внучке. Мне казалось невероятным такое бесцеремонное напрашивание на подарок, и, признаюсь, я подумала, чиновничек этот выпросил кораллы в свою пользу, прикрываясь именем тай-тай, но потом я вспомнила, что Скачков, в своей статье о китайской кухне, указывает на обычай отдаривания за обед. Он говорит даже, что такой отдарок может быть сделан деньгами, и что обычаем этим мелкое чиновничество нередко злоупотребляет, приглашая на свои обеды лиц, обязанных благодарить за эту честь свое начальство. Кораллов я послала; не знаю только, вознаградили ли они достаточно за убытки моего обеда. Солдатам-носильщикам также должна была щедро заплатить за их услуги.

Думаю, что рассказами об этих встречах с китаянками я достаточно познакомила с тою чисто внешнею стороной китайской домашней жизни, которая одна только и доступна была для меня в моем положении путешественницы, без ближайших знакомств и без знания языка.

Си-ань-фу – старинный город; теперь он областной, а некогда, лет тысячу тому назад, это была столица и центр всего китайского мира. Мы подъезжали к нему с восточной стороны, и хотя, за несколько верст население стало заметно гуще, все же до самых городских стен доходят пашни. Въехали мы в ворота, но это не был еще город, а лишь его предместье; улицы были широки, обсажены деревьями; под этими последними жители разложились со своими кустарными производствами, где делали курительные свечи, где кожевники растянули кожи, – а вдали виднелся субурган монгольского монастыря. Ближе к городу пошли кузницы, каретные и плотничные мастерские, улицы стеснились, пошла мостовая и стало заметно грязнее. Предместье от городских стен отделяется глубоким рвом, чрез который перекинуты каменные мосты. Переехавши один из них, мы въехали в восточные ворота настоящего города; над воротами высилась огромная пятиэтажная башня с рядами пустых окон или квадратных амбразур. Под башней и все пространство между башней и вторыми воротами было густо занято торговцами мелочными товарами.