Александр Бондаренко - Михаил Орлов

Впрочем, даже за увлекательной беседой полковник Орлов успевал следить за происходившим вокруг. В hotel, к его хозяину, постоянно приезжали всё новые и новые люди — и зачастую весьма непростые…

Вот проследовал в покои маршала князь Беневентский — Шарль Морис Талейран, министр иностранных дел, — надменный и бесстрастный. Вот граф Гюлэн (в воспоминаниях Орлова он значится как«Гюллень, военный губернатор Парижа». — А. Б.), комендант Парижа, возмущался тем, что ему не разрешают без остатка вывести гарнизон столицы… Михаил ловил обрывки чужих разговоров, отдельные фразы, которые, подобно мазкам на холсте, составляли для него цельную картину происходящего.

Улучив удобный момент, к русскому посланнику подошёл министр князь Талейран:

— Государь мой, возьмите на себя труд повергнуть к стопам государя вашего выражения глубочайшего почтения, которое питает к особе его величества князь Беневентский!

— Князь, будьте уверены, что я непременно повергну к стопам его величества этот бланк, — вполголоса отвечал Орлов.

Из сказанного можно понять, что Талейран просил Орлова передать русскому императору некий документ… Что ж, давно поняв пагубность для Франции политики Наполеона, опытный дипломат перешёл на сторону Бурбонов и союзников. Князь Беневентский с лёгкостью изменял правителям, но никогда не изменял Франции, действуя в высших её интересах — хотя и не забывая про свои.

Потом в гостиной появился бригадный генерал Жирарден д'Эрменонвиль, егермейстер императора (Орлов ошибочно называет его адъютантом Наполеона. — А. Б.). Заметив и узнав Орлова, он подошёл к нему и начал разговор так, словно бы они виделись лишь вчера, а не почти два года тому назад, в Вильне, в штабе маршала Даву. Беседа, однако, не получилась — генерал изъяснялся намёками и угрозами, уверял собеседника в силе французской армии и говорил о неких тайных планах Наполеона. Как Михаил узнал гораздо позже, Жирарден имел словесный приказ взорвать Гренельский пороховой магазин (то есть склад), чтобы в результате чудовищного взрыва погрести под развалинами Парижа и войска союзников, и мирных жителей. Как видно, «лавры» московского генерал-губернатора графа Ростопчина, официального автора катастрофического пожара, не давали покоя французскому императору. Однако непосредственный исполнитель этого чудовищного плана потребовал у Жирардена представить ему письменный приказ Наполеона — а такового не было…

Примерно такой же бесплодный разговор — с подсчётом всех преимуществ и недостатков воюющих сторон, с анализом былых успехов и неудач, — продолжался и за долгим ночным обедом, во время которого Жирарден сидел рядом с Орловым. Михаил же, всей силой своего незаурядного красноречия, старался убедить и генерала, и всех окружающих в том, что русские пришли на французскую землю не в качестве завоевателей. «Россия не требует ничего для себя самой, но всего — для мира», — утверждал он. Ему, кажется, хоть в чём-то удалось переубедить собеседников…

Было уже очень поздно, прошедший день оказался весьма и весьма тяжёлым, а потому, выйдя из-за стола, полковник выбрал укромное место в углу зала, поудобнее устроился в кресле и задремал, отрешившись от всего происходящего. Вот уж в полном смысле: «Европа, ночующая в Париже»!

— Вот сон победителя, — услышал вдруг Михаил чей-то негромкий голос.

— И честного человека! — добавил кто-то другой, отходя прочь.

От этих слов стало теплее на душе…

Около двух часов пополуночи парламентёра, превратившегося в заложника, разбудили стук каблуков и звон шпор. Вошедший в залу адъютант известил его о прибытии австрийского полковника графа Парра.

Граф подал пакет, запечатанный алой сургучной печатью, которую Михаил торопливо сломал — неизвестность тяготила. В послании было сказано:

«Господину полковнику Орлову.

Милостивый Государь!

Его Величество Государь Император по соглашению с г-м фельдмаршалом князем Шварценбергом находит более выгодным для союзных армий не настаивать на том условии, которое было прежде предлагаемо для очищения Парижа; но союзники предоставляют себе право преследовать французскую армию по дороге, которую она изберёт для отступления своего. Итак, вы уполномачиваетесь [124] Так в тексте. вместе с г-м полковником графом Парром заключить конвенцию относительно сдачи и занятия Парижа на тех условиях, в которых мы согласились до отъезда моего с г-ми герцогами Тревизским и Рагузским.

Примите, Милостивый Государь, уверение в особенном моём к Вам уважении.

Можно было считать, что ночь закончилась… Михаил пересказал австрийцу содержание письма, после чего попросил адъютанта пригласить маршала Мармона, который прибыл незамедлительно. Все трое устроились вокруг стола в гостиной, заполненной французскими генералами и офицерами, и Орлов, на листе простой почтовой бумаги, принялся писать текст проекта капитуляции. Граф Парр стоял, опираясь на плечо Михаила, читал написанное и выражал своё согласие с каждым абзацем. Герцог Рагузский молча и отрешённо сидел у стола, пока Орлов не передал ему готовый проект.

«Маршал Мармон взял бумагу, пробежал её с беспокойным видом; казалось, он думал найти в предложениях наших ещё причины к спорам; но вскоре лицо его прояснилось, он прочёл все статьи вслух ясным голосом, с таким видом, как бы требовал от многочисленных слушателей своих замечаний и советов…» {198} 198 Там же. С. 26.

Вот текст, написанный Михаилом:

«Капитуляция Парижа

Статья 1-я. Французские войска, состоящие под начальством маршалов герцогов Тревизского и Рагузского, очистят Париж 19/31 марта в 7 часов утра.

Статья 2-я. Они возьмут с собой всю артиллерию и тяжести, принадлежащие к этим двум корпусам.

Статья 3-я. Военные действия должны начаться вновь не прежде, как спустя два часа по очищении города, т. е. 19/31 марта в 9 часов утра.

Статья 4-я. Все военные арсеналы, заведения и магазины будут оставлены в том состоянии, в каком находились до заключения настоящей капитуляции.

Статья 5-я. Национальная гвардия, пешая и конная, совершенно отделяется от линейных войск; она будет сохранена, обезоружена или распущена по усмотрению союзников.

Статья 6-я. Городские жандармы разделят вполне участь национальной гвардии.

Статья 7-я. Раненые и мародёры, которые найдутся в городе после 9 часов, остаются военнопленными.

Статья 8-я. Город Париж предаётся на великодушие союзных государей» {199} 199 Там же. С. 25–26. .

«…Все молчали, никто не сказал ни слова. Тогда он отдал мне бумагу и объявил, что, не имея ничего сказать вопреки трактату, ни относительно формы, ни относительно содержания, он изъявляет полное своё на него согласие. В то же время он препоручил полковникам Фавье и Дюсису подписать его вместе с нами. Мы тотчас подписались на том же листе и списали с него копию, которую отдали маршалу Мармону» {200} 200 Там же. С. 27. .