Папа Рамдас - По пути с Богом (сборник)

Семечко нужно сажать в разрыхленную мягкую почву, чтобы оно могло пробиться сквозь нее ростком. Мало того, молодому деревцу нужно обеспечить благоприятные условия для роста, цветения и плодоношения. Нельзя забывать, что мы сажаем семя, чтобы получить плод. Поэтому институт – это сад, обеспечивающий условия для роста души, и эти условия должны в конце концов выйти за пределы института во имя высшего, истинного и целостного видения жизни, как дерево перерастает ограду, свободно выбрасывая ветви к небу, или как ученик перерастает школу и выходит в большой мир. А иначе институт быстро становится узаконенным рабством, гнетом, который коробит и душит естественную эволюцию жизни, стремящуюся к своей цели – свободе и радости.

Рамчарандас и Рамдас двинулись дальше. Разговоры их были скупыми. Рамдас призывал юношу читать Рам-мантру без перерыва. Сделав несколько остановок на пути, они наконец пришли в Гокарну.

Паломники стекаются в Гокарну из-за ее знаменитой святыни Махадева, [117]стоящей на морском побережье, примерно в фарлонге [118]от океана. Обширный храмовый комплекс – типичный образец древней архитектуры. Самый главный ежегодный праздник в Гокарне – Шиваратри, [119]и Рамдас прибыл туда примерно за две недели до торжества. По случаю великого события паломники со всей Индии уже наводняли город.

Рамчарандас и Рамдас вступили в Гокарну в полдень. Солидный торговец из местных жителей пригласил их к себе домой на обед, где их приняли с большой теплотой и любовью. Потом они отправились в храм Махадева и увидели толпу пилигримов у ворот во внешнее подворье. Бродячие садху протискивались внутрь, чтобы занять место по обе стороны от главных дверей храма. Ясно, что там они были на самом виду у паломников, приходящих с пожертвованиями.

– Свамиджи, давайте мы тоже обоснуемся здесь, местечко еще найдется, – предложил Рамачандрас.

– Рам, – ответил Рамдас, – а не подыскать ли нам тихое укромное убежище? Так, по-моему, будет лучше всего.

– Нет, Свамиджи, – перебил Рамчарандас, – лучшего нам не найти, поскольку здесь мы в двойном выигрыше – рядом с мурти [120]Махадева и в компании садху.

На эти бесспорные доводы возразить было нечего, и Рамдас подчинился. Рамчарандас проворно очистил кусок земли от мелких камушков и песка и бросил туда запасную одежду в знак того, что участок забронирован и помечен. Наступил вечер, и они уселись на свои дефицитные места. Рамчарандас гордился их завидной позицией – они были вторыми в линии по правую сторону от главного входа в храм. На первом месте у самых дверей сидели два садху, пожилой и молодой. Еще до наступления темноты всё пространство вдоль стены храма справа и слева от дверей было заполнено. Из двух садху слева от них один был гуру, а второй – его учеником (челой).

– Рамгири, приготовь чилам, – приказал гуру своему челе грубым властным тоном.

– Сейчас, махарадж-джи, – кротко откликнулся чела. Чела развязал заплечную сумку и извлек из нее два маленьких мешочка, а также чилам – глиняную курительную трубку в виде конуса, моток пальмовой веревки и спички. Из одного из мешочков он достал спрессованный комок зеленых листьев – ганджу (марихуану) и, любовно положив его на левую ладонь, обильно смочил водой из лоты. [121]Удалив семена и отжав лишнюю воду, он раскрыл второй мешочек и, засунув туда пальцы, вытащил внушительную порцию сухого желтого табака. После этого он смешал табак и влажную ганджу на левой ладони.

Слепив из смеси небольшую лепешку, он положил ее на бедро, потом отрезал кусочек кокосового волокна, свернул его в кольцо и поджег. Пока тот горел, он набил чилам смесью ганджи и табака. Красное колечко тлеющего волокна он ловко подцепил пальцами и поднес к устью трубки.

– Махарадж-джи, – позвал он своего гуру, который успел затеять оживленную беседу с другим садху, подтянувшимся с «левой» линии при виде активных приготовлений к курению ганджи. Чела протянул чилам своему гуру.

– Тупица, где мой сафи? – прорычал гуру, и его глаза налились кровью. – Как ты смеешь предлагать мне чилам без него, дурак?

Сафи – это маленький кусочек ткани, которой прикрывают курительную часть трубки. Как напуганный зверек, чела принялся искать лоскут, и все это время гуру пылал гневом. Наконец, он выудил его из сумки и едва успел смочить, как гуру выхватил его у него из рук и обмотал вокруг узкого конца трубки. Но прежде чем поднести ее ко рту, он резким и визгливым голосом пропел традиционный гимн, призывающий Шанкару, Владыку Кайласа: «Бом – бом – Махадев – Кайласпати – Боланатх – Шанкер» [122]и т. д., после чего зажал трубку в губах и сделал длинную затяжку, сопровождаемую резким шипящим звуком. Опустив чилам, он выдохнул струю дыма, выпятив губы вверх, совсем как паровозная труба, извергающая клубы копоти.

Теперь трубка перешла к гостю, следившему за процессом с зоркостью ястреба. Пока тот манипулировал с чилам, гуру заговорил на отвлеченную тему.

– Рамгири – настоящий осел, – дал он определение своему челе. – Он глупый и никчемный малый. И был еще хуже, но немного исправился с тех пор, как попал в мои руки.

Похоже, эти слова гуру не раз вонзались в сердце челы острым ножом. Наверное, они давно терзали и опаляли его нутро. Он вспыхнул, и по его крепко сжатым губам было видно, что он пытается сдержать чувства. Подошла его очередь курить чилам. Он принял ее от соседа-садху и, обмотав конец своим лоскутком, ибо гуру всегда считает ниже своего достоинства позволять ученику использовать свой личный сафи, сделал затяжку. Следующим по кругу был гуру, и он отдал ему трубку. Прошло несколько минут, и ганджа начала действовать на мозг курильщиков. Но если дурманящее зелье убаюкало ум гуру, в ученике оно возбудило бунтарский дух. Возмущение, так долго скрываемое – пламя, питаемое беспрерывными нападками и дурным обращением, – прорвалось наружу со всей яростью. Его губы скривились в презрительную ухмылку, во взгляде, устремленном на гуру, вспыхнули ненависть и отвращение.

– С меня довольно, ты, скотина! – выкрикнул он. – Долгие годы я терпел оскорбления, которыми ты осыпал меня. Ты обходился со мной хуже, чем с собакой, был жесток и бессердечен. И я всегда был покорным, послушным и кротким. Я честно служил тебе, делая все, что мог. Сначала я надеялся, что, прислуживая тебе, я пойму, что такое преданность и знание. Я хотел увидеть Бога и обрести свободу. Но потом я понял, что ты просто авантюрист, подлый и жалкий, надутый и невежественный – увы, слишком поздно! Ты приохотил меня к курению ганджи, и этот порок поработил меня и привязал к тебе. Я ненавижу тебя и много раз что есть сил пытался порвать с тобой, но не смог. Мерзкая привычка намертво вцепилась в меня, и это ты, негодяй, погубил меня ради своих корыстных целей. Этот дурман, отравляющий душу, подавил мою волю, разрушил память и извратил разум. Под его воздействием я несу бессвязный детский лепет, как слабоумный. Я знаю, что все глубже падаю в бездонную яму греха, и это ты толкаешь меня туда своими безжалостными руками. О, как часто я рыдал – Боже, спаси, спаси, меня! Хотя ничего не менялось, я верил в Него! Я не сомневался, что Он выручит меня. И вот час настал. Я ухожу от тебя навсегда. Наконец-то Бог вызвал меня. Слава Всевышнему!