Вячеслав Пальман - Кольцо Сатаны. Часть 1. За горами - за морями

Еще бы хлеба… Сергей побежал в свой барак, присел возле Машкова, отдыхающего перед звонком на развод, и сказал, кого и как встретил. Человек голоден, болен, нельзя ли что ему…

Михаил Михайлович кивнул, порылся в матрасе, достал полбуханки черствого хлеба, десять кусочков сахара, селедку, сунул Сергею.

— Это у меня НЗ на случай этапа. Отдай, коли такое дело. С прииска он?

— Совсем истощенный, плохой. Мы сюда поездом вместе ехали. И на теплоходе.

И убежал. Уже звякала на вахте рельса, из бараков выходили строители. Сергей огляделся, отдал Виктору Павловичу добытое, тот притянул его к себе и по-отцовски поцеловал:

— Бог даст, свидимся, Сережа. Спасибо. Береги себя. И помни мои слова: это инквизиция. Диктатура. Создается всеобщая покорность и рабство. Но у них ничего не выйдет! Русские не из тех, чтобы терпеть бесконечно. Прощай, дорогой, беги, твои уже у ворот.

Два образа одного и того же человека остались в памяти Морозова: полный сил и энергии подполковник Черемных, ничуть не испуганный, скорей удивленный арестом и предстоящим лагерем, не сомневающийся, что все случившееся с ним и его соузниками — чистое недоразумение, к которому надо относиться иронически. И вот этот инвалид, высохший от длительного голода и шахтного труда. У него еще не истаял протест — последняя ступень перед полным отчаянием. Он не знал, что сделали с Тухачевским и тысячами других высших командиров. Знал бы — отказался от письма. Писать палачу о том, что он палач и негодяй?.. Еще не написанное письмо будет выглядеть не актом разума, а криком отчаяния, ступенькой на плаху.

В один из майских дней три черные легковые машины — одна длинная, изящной формы, явно не отечественного производства, и две «эмки» — вдруг свернули с шоссе и остановились метрах в десяти от будки бетонщиков, почти против распахнутых ворот. Захлопали дверцы. Вышли военные. Возле большого, начальственно-грузного человека с густыми бровями сошлись восемь или десять чекистских руководителей, все в белых полушубках и фетровых сапогах, с кобурами на поясе под правой рукой. К ним подбежал начальник строительства майор Силаев, козырнул и долго, взволнованно докладывал.

Один из бетонщиков сказал вполголоса: <

— Да это же сам Дылда, ну, Павлов. Тот, что выше всех. А рядом, в пыжиковой шапке Гаранин, начальник лагерей. Тихо, братцы, давайте работать. Крути, Серега, машинку!

Пустая бетономешалка завертелась. В открытые ворота Морозов видел мохнатобрового и крупнолицего начальника Даль-строя, чуть ли не заместителя самого Ежова. Павлов стоял, насупившись, слушал майора, резко, с отмахом руки, ответил ему. И хотя Силаев все еще говорил, отвернулся, разглядывая растущие стены казармы, охранников с винтовками, вдруг появившихся чуть не в каждом втором окне. Гаранин (руки в перчатках за спиной) переминался с ноги на ногу, розоволицый, довольный собой человек с туго стянутой талией. Сергей смог убедиться, что палач не обязательно должен иметь плоскую рожу и вытаращенные глаза. Этот был щеголеват, подчеркнуто опрятен и спокоен. Что-то не понравилось Павлову. Сбычив голову, он произнес несколько слов для Гаранина, тот мгновенно подтянулся, вскинул руку к шапке и ответил на приказание коротким «есть». Павлов опять оборотился к Силаеву и с неохотой, с угрожающе поднятым пальцем, словно мальчишке, сказал несколько слов, после чего майор козырнул и отошел в сторону. Заговорил еще один, в белых бурках, в поблескивающих очках, кажется, рассказал подходящий к месту анекдот. Все, кроме Павлова, рассмеялись. Гаранин громче всех. И Сергей удивился, хмыкнул: этот палач может смеяться! Как все?..

Машины развернулись, высокие посетители уселись, захлопали дверцы, одна из машин обогнала «ролл-ройс» Павлова и пошла впереди, готовая принять на себя удар возможного террориста и сохранить драгоценную жизнь комиссара госбезопасности.

Только теперь Сергей ощутил испуг. Вот в чьих руках жизнь сотен тысяч заключенных, согнанных сюда со всех сторон великой страны! Вот кто сеет смерть и ужас на громадном, удаленном от центра Северо-Востоке и ценою крови, ужаса, полного беззакония добывает золото! Да еще веселится… Или уж так природой устроено, что благородный металл всегда соседствует с кровью и смертью?

Повторяющаяся ирония бытия…

Часа через два к бетонщикам пришел Антон Иванович, очень рассеянный, с блуждающим взглядом, зачем-то осмотрел мешки с цементом, разворотил ногою гравий, поморщился: «много глины, не отмыто». Потом сел в уголке и надолго задумался. Бригада работала, все догадались, что у инженера плохое настроение, он обеспокоен и не находит себе места. Всегда доброе лицо его выражало сейчас недоумение и горечь, казалось, он мучается от невозможности поделиться с кем-нибудь своими горестями.

Когда работа закончилась, было еще светло, восемь часов вечера, в это время года ночи на Колыме становятся короткими, сумеречность сохранялась на час-другой, ее рассеивало рано подымавшееся солнце. Бригада догнала инженера, одиноко идущего в лагерь. Он как-то затравленно оглянулся и сказал Сергею:

— Загляни после ужина.

Прямо из столовой Морозов пошел в камору Антона Ивановича. Тот лежал на своей раскладной кровати, руки за головой, глаза закрыты. Но не спал.

— Садись поближе, сынок, — сказал он, чуть приоткрыв веки. — Что-то мне не по себе. Очень неприятный разговор был у оперчека. Вызвал, то-сё, а потом не велел выходить из зоны, отобрал пропуск. Допрашивал. Как это ни странно, по прошлому моему делу. Ну, когда в метро… Ничего нового я ему сказать не мог. Похоже, что ОНИ — он сделал ударение на этом коротком «ОНИ» — недоследовали всего, что им хотелось в Москве. А потом вернул мне пропуск очень неохотно, видно, по требованию майора: как же так, без инженера? Нужен. Иначе бы арестовали.

— Но мы все арестованные? Зачем же еще раз?

Ответа не последовало. Инженер опять прикрыл веки. Помолчал, потом сказал:

— Думаю, что в Москве раскручивают наше дело про метро. И меня в покое не оставят, это ясно. Вот и приезд высокого начальства… такое строительство — и отдано в руки вредителю, разоблаченному не до конца. По допросу у оперчека я понял, что наше «дело» где-то там раздувают. Посчитали, что обошлись с нами мягко. Если так, то не миновать более жестокого приговора.

— Да будет вам, Антон Иванович! — Сергей старался говорить весело. — Если и пересмотрят «дело», то в вашу пользу. Наверное, родные хлопочут, стараются помочь. И на стройке у вас все нормально.

— Ты видел, что сам Павлов приезжал? Не любопытства же ради?

— По пути завернули, и все.

— Очевидно, есть повод. У меня какое-то нехорошее предчувствие. — Он рывком поднялся. — Ладно, кончаю панихиду. Поставь чайник. Мне из военного городка белых сухарей принесли. Вот!