Вячеслав Пальман - Кольцо Сатаны. Часть 2. Гонимые

— Искали тебя, звонили. Где пропадаешь?

— В поле. Кому нужен?

— У вас там «ЧП». Орочко вашего и жестянщика забрали.

Сергей промолчал и вошел в кабинет. Капитан выглядел рассерженным, злым.

— Ты где был?

— На допросе. У следователя Овчинникова.

— Ну и что?

— Требовал разоблачить служителей церкви, которые и в лагере верят в Бога, молятся и поют. Но я следователям не помощник. Не подслушиваю.

— Майор Тришкин звонил мне. Упрекал в потере бдительности.

Хорошев прохаживался по кабинетику. Лицо его было строгим.

Сказал:

— Специалиста потеряли. Где найдем такого?

— Раньше надо было думать! — капитан вдруг повысил голос. — Теперь и я уже виноват. Заступаюсь за арестованных.

— До нас с Морозовым доберутся, вы уже не заступитесь, — съязвил Хорошев.

Начальник совхоза посерел. Упрек попал в цель. А что он может? Доложить Нагорнову, только и всего. Тот отмахнется. Тришкин не в его подчинении, в Магадане есть секретный отдел, там полковник Сперанский.

— Кто же у вас капает? — уже другим тоном спросил капитан.

Но ответа не получил. Агрономы молчали. Ведь и на капитане была форма НКВД…

И вдруг услышали:

— Пока на агробазе не было новенького, ничего такого не случалось.

И оглядел одного, другого.

— Новенький, новенький… Сами уже думаем, — ответил Хорошев. — А доказательства? Увы…

— Суд будет, свидетели предстанут, — добавил Сергей.

— Какой там суд! — взорвался капитан. — Тройка, шито-крыто, в кабинете. Отправят в тартарары, вот и весь суд.

— Мы пойдем, товарищ капитан, — сказал Хорошев. — Других дел полно.

На полевой дороге главный остановился, прищурился.

— Знаешь, надо присмотреться к этому Берлавскому. Он ведь будет встречаться со своими «работодателями». Очная ставка и все такое. Возле райотдела у нас капуста, там звено работает. Попроси-ка знакомую женщину, чтобы присмотрелась.

Через день сообразительная крестьянка подошла к Морозову, сказала с обидой, чтобы слышали все:

— Вчерась агротехник пришел сюда, мы пожаловались, что тяпки затупились, он пообещал и забыл, видать. Вы уж подскажите…

— Непременно, — подхватил игру Сергей. — Он от вас на агробазу пошел, через поле?

— Вышел на трассу, вон туда, в обход тюрьмы.

— И не оглянулся?

— Оглянулся. И не один раз. Даже постоял. Потом ушел.

Отозвав женщину в сторону, Морозов тихо сказал:

— Загулял он. Бабенка у него здесь. Надо бы ему выговором за безделие, да не пойман — не вор. Ты погляди, куда он на трассе заходит, его красотка тут живет…

Чушь городил, сам себя ненавидел, но как-то надо добираться до истины! Если Берлавский заходит в это учреждение, то улика весомая. Одно дело по вызову, как вызывали Морозова, другое, когда идет тайком.

Вместе с Хорошевым они чаще стали бывать на том поле. И однажды старшая звена пошла им навстречу.

— Опять тупые тяпки? — спросил Морозов.

— Вострые, вострые, Михаил Семеныч расстарался. Был два раза, даже сам поработал с нами. И все туда посматривал, на трассу. Потом и сам пошел, мы как раз сели отдыхать, оттель всю улицу видно. Зашел в первый дом, с крыльцом который. Долго не выходил, выскочил — и в поселок…

— Да, присушила его краля, — с недобрым смешком отозвался Морозов.

Когда остались одни, переглянулись.

— Не улика, но все же. Наверное, надо его прямо спросить.

— Нет. Расскажем капитану, пусть разберется. Иначе райотдел отыграется на нас с тобой. Они своих сексотов оберегают. Если капитан «расколет» Берлавского, то станет известен и второй мерзавец. Видимо, это все же прораб, его в совхоз перевели с прииска, тут и освободили. Я поговорю с капитаном. Ты ничего не знаешь и не ведаешь, тебя допросили, второй раз с ними лучше не встречаться. И, ради Бога, ни слова об этой истории жене. Вы еще не расписались?

— Нет. Оля что-то откладывает. Не могу понять почему.

Минула еще неделя, другая. Никого и никуда не вызывали. Капитан, конечно, имел разговор с Берлавским, но агрономов о том не извещал. Судьба арестованных его уже не занимала, знал, что «тройка» в своей «работе» брака не допускает. Но осведомителей в совхозе терпеть не хотел, они могли оклеветать кого угодно, даже его самого.

В день заседания «тройки» ни Берлавского, ни прораба Муханова на работе не оказалось. Они появились к вечеру. Капитан пришел на агробазу, поманил Берлавского в конторку и запер за собой дверь.

Кто видел, как вышел после долгого разговора агротехник — с потухшими глазами, неровным шагом, как, спотыкаясь, добрел до своего жилья и не выходил оттуда до ночи, — тот сделал для себя вывод: это раздавленный человек. И не капитан был тому виною, а собственный зловещий поступок, который нельзя оправдать. Сказавшись больным, Берлавский передал через пилорамщика заявление Хорошеву с просьбой об увольнении. Приказ был написан в тот же день. Больше этого человека в совхозе не видели.

Капитан намекнул, что агротехник, кажется, получил разрешение на выезд с Колымы. Иудины сребреники помогли…

— Другого доносителя он назвал? — спросил Хорошев.

— Нет, конечно, тем более, что мы уже угадали его. Прораб Муханов. Как его обрабатывали и где — не знаю. Берлавскому больше досталось на следствии. Били его. Прораб у нас не задержится. Черт знает что делается! — вдруг вырвалось у капитана. — Опять взялись сажать. Конца-краю не будет!..

И прикусил язык. Хорошев взял его под руку.

— Спасибо за доверие, за вашу позицию, Николай Андреевич. Вы правы в своем гневе. Чем это грозит обществу, даже представить трудно. Война, а они… Дело надо делать, а мы все ходим и переживаем: вдруг в совхозе остались еще сексоты? Работа на ум нейдет.

Между осенью и зимой на Колыме устанавливается недолгая пора, когда трудно понять, что за время года на дворе.

Замерз и не опал побуревший лист на деревьях. Небо неделями не меняло своего пепельного цвета. Ни ветра, ни солнца. А ночные морозы доходили до двадцати ниже нуля. Промороженный грунт таил под собой и талую землю: когда по полю шел трактор, то стоял гул — это содрогалась корка мерзлой поверхности.

Именно таким был октябрь сорок третьего в Сусумане. Поля оголились, в теплицах добирали последние помидоры, из коридоров выносили охапки ботвы и стеблей, а печи еще топили; впереди была тяжелая работа — смена почвы на стеллажах, зимняя приборка и очистка парников от сгоревшего навоза: отдав тепло растениям, навоз превратился в черный и жирный перегной. Место его было на полях.

В этот месяц почта принесла в Западное управление запрос из Магадана о переводе главного агронома А. Ф. Хорошева в совхоз Дукча.

Кораблин побывал с бумагой у Нагорнова, тот вспыхнул, оскорбленный, и тут же вспомнил свой разговор с Хорошевым, добрый, даже товарищеский, что редко бывало с подполковником. Он обещал Хорошеву отпустить его. И, к удивлению своего заместителя, сказал: