Илья Серман - Свободные размышления. Воспоминания, статьи

Вот, следовательно, когда Запад уже умирал – в 1778 году.

Как считал Фонвизин, нация начинает жить, когда из состояния непосредственного, стихийного она под влиянием толчка, полученного в эпоху реформ, осознает самое себя, начинает правильно понимать свои нужды и стремления, ищет себе наиболее разумные «формы» жизни.

Для русских момент самопознания, по Фонвизину, – это эпоха петровских реформ, то есть момент перехода от состояния неподвижности, от статического однообразия к динамическому и быстрому развитию.

Культурная и политическая «молодость» России казалась залогом того, что ей еще не поздно избежать катастрофических последствий абсолютистски-закоченевшего состояния, в которое пришла, например, Франция в конце 1770-х годов и которое становилось очень опасным, по мнению Фонвизина, и для России. Поэтому критика французского образа жизни в письмах Фонвизина к П.И. Панину из Франции всегда происходит сопоставительно. Его интересует не столько Франция сама по себе, сколько те «примечания», – мы бы сказали «выводы», – которые он делает, сравнивая Францию и Россию.

По Фонвизину, во Франции не только народ «во мраке глубочайшего невежества» 622, но и те, кто обязан им руководить, – его духовные отцы, священники. Правда, Фонвизин считает, что лучше иметь «попов-невежд, чем попов-тиранов» 623. Он предпочитает всевластию французского духовенства подчиненность православной церкви государству.

Но самые печальные наблюдения Фонвизина относятся к тому сословию, состояние которого его, естественно, больше всего беспокоит, – к французскому дворянству: «невежество его ни с чем несравнимо» 624, – говорит он, то есть даже с невежеством русских дворян. Главную причину глубокого нравственного падения французского дворянства Фонвизин видит в том, что «исчез в сердцах первый закон, первый между людьми союз – добрая вера. У нас ее немного, а здесь нет и головою» 625. В этом разрушении «первого закона» Фонвизин видит главное преступление французских философов – «Даламбертов, Дидеротов»: «сколько я помню, вся система нынешних философов состоит в том, чтобы люди были добродетельны независимо от религии, но они, которые ничему не верят, доказывают ли собою возможность своей системы?.. Надлежит только взглянуть на самих господ нынешних философов, чтоб увидеть, каков человек без религии, и потом заключить, как прочно было бы без оной все человеческое общество!» 626

Вывод, к которому приходит Фонвизин в результате последовательного социологического анализа состояния Франции и России, глубоко пессимистичен. Он не видит у Франции как у государства никаких преимуществ перед Россией, а в национальном французском характере находит очень много серьезных изъянов, порожденных несовершенством социальной системы и пороками нравственного воспитания: «сравнивая то и другое, осмелюсь вашему сиятельству чистосердечно признаться, что если кто из молодых моих сограждан, имеющих здравый рассудок, вознегодует, видя в России злоупотребления и неустройства, и начнет в сердце своем от нее отчуждаться, то для обращения его на должную любовь к отечеству нет вернее способа, как скорее послать его во Францию. Здесь конечно узнает он самым опытом очень скоро, что все рассказы о здешнем совершенстве сущая ложь, что прямоумный и достойный человек везде редок, и что в нашем отечестве, как ни плохо в нем иногда бывает, можно однако быть столько же счастливу, сколько и во всякой другой земле, если совесть спокойна и разум правит воображением, а не воображение разумом» 627.

В 1780-е годы, после фонвизинских «Писем к Панину», дилемма «Россия – Запад» приобретает одновременно и конкретно-историческое, и социально-критическое содержание.

Так, например, сопоставительно-критическую оценку России дает, вскоре после Фонвизина, Радищев в своей оде «Вольность» (1783). При этом эталоном ему служит не Франция, обычный второй член этого сравнения, а новая страна, новая западная демократия – Америка, по сравнению с которой Россия не могла уже ссылаться на свою историческую «молодость».

Со– или противопоставление «Россия – Запад» принимает в русской литературе 1780-х годов различные формы, в зависимости от того политического заряда, который вкладывает в свое произведение тот или иной автор. Так, в трагедии Княжнина «Росслав» (1783) тирану и похитителю престола, шведскому королю Христиерну, противостоит русский гражданин-патриот Росслав. Кончается трагедия победой Росслава, моральной и физической, над шведским королем-тираном 628. Линия же сопоставительной критики России в сравнении с современным Западом, начатая Фонвизиным в «Письмах к Панину», была продолжена другим русским писателем-путешественником, но с другими выводами: в «Письмах русского путешественника» Карамзина дано столь точное описание быта, культурности и свободы крестьянина в Швейцарии, что его читатель, кто бы он ни был, не может не сопоставить с этим описанием хорошо ему известную жизнь русского крестьянина. Так в русской литературе впервые появились две точки зрения, впоследствии получившие название «западнической» и «славянофильской». Книга Котошихина, в которой такое сопоставление было сформулировано сознательно, в литературный оборот до самых сороковых годов XIX века не входила 629.

Карамзин, подобно Фонвизину, ведет отсчет времени от эпохи Петра I. «Немцы, французы, англичане были впереди русских по крайней мере шестью веками; Петр двинул нас своею мощною рукою, и мы в несколько лет почти догнали их. Все жалкие Иеремиады об изменении русского характера, о потере русской нравственной физиономии или ничто иное как шутка или происходят от недостатка в основательном размышлении. Мы не таковы, как брадатые предки наши: тем лучше!.. Все народное ничто перед человеческим. Главное дело быть людьми, а не славянами» 630.

Слова Карамзина «о потере русской нравственной физиономии» звучат прямым возражением излюбленной идее масонов, впервые высказанной в «Кошельке» Н.И. Новикова.

Французская революция 1789 – 1793 годов повлияла на самый характер постановки вопроса об отношении России к Западу. Произошла не только моральная, но и политическая переоценка Запада. Франция стала в России для многих пугалом, источником революционной заразы, а те, кто не хотел участвовать в дружном хоре официозных проклятий французским революционерам, предпочитали молчать. Возможность политически сравнивать Россию и Запад в печати исчезла.

Последнее усилие одической поэзии – оды Державина на победы Суворова над французами – выражают общее для большинства русских литераторов осуждение революционной, а заодно и наполеоновской Франции.

Обращаясь к французам, поэт противопоставляет всемирно-историческую позитивную миссию России разрушительным действиям французов: