Владимир Рекшан - Самый кайф (сборник)

В аэропорту пробежала черноватая шутка:

– Вот сейчас грохнется самолет. Рок-клубу на всю жизнь хватит пировать на наших могилах и сшибать бабки на поминальных концертах.

Шутили, шутили, а самолет вдруг взял да и приземлился не туда.

«В связи с нехваткой бензина наш самолет приземляется в аэропорту города Пермь!»

Улетели и из Перми в свою Европу. Рок-артисты, напуганные самопальными прогнозами, замерли в креслах. Автор же, чтобы не искушать потусторонние силы, стал на скорую руку подводить итоги, формулируя свою судьбу и объясняя жизнь успокаивающей сентенцией: «Нет, правда, музыка-то – она хорошая! И пусть в нас Азии все равно больше, чем Европы. Но ведь когда идешь после до-мажора в фа-мажор и обратно, ведь когда половинишь после соль и фа и через до возвращаешься в соль, чтобы опять вернуться в до и запеть что-нибудь этакое, настоящее, настоящие стихи, искусство, да-да, возрожденное на ином витке российское искусство, и это не шутки, и поняв, что получилась не пошлость какая-то, не попса, а именно искусство и получилось, – тогда-то ты же уверен! И совсем не имеет значения – почему ты плачешь!»

…Именно таким ураганом и бушевало описываемое мной время. Чтобы у читателя не сложилось впечатления, будто бы я не совершал промахов, расскажу и о себе малосимпатичную историю, случившуюся во время поминального концерта. Поминали Александра Башлачева, покончившего с собой за год до того. Концерт его памяти проходил в БКЗ «Октябрьский» – в самом престижном, чистом и правительственном зале Санкт-Петербурга. Я там собирался спеть пару песен под гитару. Что-нибудь печальное. Есть у меня и на такой случай песня.

Кроме того, у меня есть песня «Наши лица умерли», в которой рефреном эта строчка и повторяется:

Но перед концертом меня черт занес в Дом писателей, где я провел пару часов в обществе известного и талантливого поэта-алкоголика Гехи Григорьева. После подобного времяпрепровождения меня на служебном входе БКЗ задержали милиционеры. Когда я продемонстрировал милиционерам гитару и заявил, будто собираюсь петь со сцены, те сперва не поверили, но после только покачали головами и пропустили.

На сцену я так и не вышел – за кулисы набилась толпа музыкантов, тусовка. Было много вина и друзей, по радио концерт транслировался прямо в артистические комнаты, а в мягком кресле казалось так тепло и уютно…

После концерта музыкантов и наиболее близких к Башлачеву повезли в ДК связи, где на последнем этаже продолжилось застолье и горевание. Там я оказался за одним столом с Никитком и Юрой Шевчуком. Частично придя в себя, я вылез на сцену и пел под гитару песню недавно погибшего Никиты Лызлова, а соседи по столу тоже оказались на сцене и подпевали:

Кто-то попросил гитару, и я оставил ее. Полночи со сцены пели под нее. Когда под утро из ДК стали выгонять, я прошатался к сцене, желая забрать инструмент, но рок-артист, чей образ, так сказать, я помню смутно, сказал:

– Это не твоя гитара, а моя.

Вгляделся.

– Точно! – ответил. – Не моя гитара. А моя где?

Народ разошелся. Гитара не обнаружилась. Она ушла с народом. А я пошел домой с чехлом под мышкой. Дома лег на пол и положил чехол под голову.

Со мной, конечно, все понятно, но кто все-таки гитару спер?! В ДК были все свои. Я эту гитару взял на время у одного зубного техника, когда в Италию собирался. Провез через всю Европу туда и обратно! А дома, бля, на посиделках в узком кругу какой-то пидор нашелся!..

В своих грехах я отчитался – теперь появилось право вспомнить о поездке на сольные концерты в зимний город Харьков, в котором «Санкт-Петербург» сыграл два концерта если и без особого фурора, зато и без лажи. Кроме меня, классического Корзинина и устоявшегося в составе Васи Соколова, в поездку попали жилистый клавишник Сергей Рудашевский и виртуозный гитарист Сергей Степанов. Первый устроил до этого в Челябинске психоделическую выходку, второй пока отличался лишь великолепной техникой игры, врожденной робостью и склонностью к трезвому образу жизни. Первому выходка в Челябинске простилась – сам фестиваль стал своеобразной выходкой. Второй обнадеживал просто так.

О концертах рассказывать нет смысла – их лучше слушать. История же возвращения по-своему поучительна, поскольку точно иллюстрирует энергию, скрытую в рок-музыке и в телах самих музыкантов, совсем не тяжеловесов на вид…

Ехали поездом, заняв два купе – молодежное и ветеранское. К молодежи относились жилистый Рудашевский и худощавые Степанов и Соколов. Мы с Корзининым и Пашей Краевым, директором поездки, тихим и всегда сильно пьяным добрым человеком, составляли как бы более возрастной коллектив.

Поделив деньги и выпив неблагородного «бордо», ветераны завалились спать, а худощавый Вася и безумный Рудашевский решили прогуляться по поезду. И, как водится, себе приключение нагуляли.

Как известно, Украина славится своими красными винами, способными и небольшой дозой свести с ума любого, не привыкшего к их своеобразной консистенции. А в поезде проводники торговали самыми плохими винами из самых плохих. Привыкшему русско-украинскому люду все нипочем, но в поезде ехал болгарин, и не просто болгарин, а штангист в спортивном костюме со словом «Болгария» на огромной груди. Этот штангист попробовал украинского яду и обезумел, забыв начисто, в каком вагоне и купе едет. Он помнил лишь то, что его место наверху. Болгарин распахивал все двери подряд, хватал спящего пассажира с верхней полки и бросал того на пол, словно штангу. Проводники и пассажиры нескольких вагонов ополчились на болгарина, висли на нем, словно собаки на медведе. Тот только рычал и сбрасывал виснувших, которых лезло на него с пару десятков. За узостью коридора последним не удавалось навалиться всей массой. Иногда болгарин вышибал двойные оконные стекла железным кулаком – тогда проводники с новым задором бросались на него, размахивая палками.

И вот очередным для болгарина оказалось молодежное купе, в котором тихо спал виртуоз Степанов. Штангист оторвал дверь, схватил гитариста, зафиксировал вес и бросил на пол…