Юрий Герт - Эллины и иудеи

Я остановился на этом вопросе не для того, чтобы кого-то оправдывать или обелять, а лишь чтобы вновь повторить хорошо известную истину: история и человек сложнее любой схемы, в частности — той, которую, не жалея квадратных метров холстины, увлеченно малюет Илья Глазунов...

Ведь на памяти наших отцов — не "исторической", не вычитанной из книг, а живой, кровоточащей памяти — была, например, волна (да что там — волна!.. Волны накатывали, дыбились одна за другой!) зверских расправ, истязаний, убийств, когда лишь на Украине, по которой прошлись Добровольческий корпус Деникина (между прочим, те самые — "корнет Оболенский, поручик Голицын..." и др.), войско Симона Петлюры, отряды батьки Махно, атаманов Григорвева, Зеленого, — там, на Украине, погибло более 300 000 евреев.

Приведу отрывок из книги Бернара Лекеша "Когда Израиль умирает", изданной во Франции и вышедшей у нас в 1928 г. Бернар Лекеш рассказывает о поездке в Киев, о виденном и слышанном от свидетелей происходившего здесь в годы гражданской войны:

"Вот один из огромных многоэтажных домов. Он пережил нападение петлюровцев.

Их было десять человек. Они ворвались, выломали двери, убили несколько человек и стали выбрасывать вещи через окна.

Чем выше они поднимались, тем сильнее свирепели. Дом снизу доверху был населен евреями. В четвертом этаже жило несколько семейств с детьми, с грудными младенцами.

— Звери схватили детей и, глухие к безумным воплям отчаяния, выбросили их на мостовую на глазах матерей...

О происходившем мне рассказал один из присутствовавших при этом зрелище. Он стар, изломан, высох. Его имя Самольский.

— Сколько вам лет, дедушка?

— Дедушка?.. — Он горько смеется. — Мне сорок два года.

Если он стал таким, то этим обязан деникинским солдатам: они его слишком долго били.

Равнодушный к своей судьбе, Самольский дополняет картину. — До утра, разумеется, мы оставались спрятанными. Но как только забрезжило утро, мы выползли из своих нор. Семь младенцев с разможжеными черепами — одному было десять месяцев — были распластаны на тротуаре. Я еще припоминаю, что у мальчика Керчмана, сверх того, зияло на лбу отверстие от пули, которую ему всадили, очевидно, чтобы его прикончить, и что один глаз у него висел на щеке.

Поглаживая бритую голову какого-то странного малыша, одна женщина спокойно прибавляет размеренным, безразличным голосом:

— У меня тоже один ребенок был убит таким образом. А соседка Эстер Флайберг сошла с ума. У нее, правда, один только и был...

В другом месте, в нескольких шагах от Пушкинской улицы, я захожу в мастерскую, затем в квартиру, в другую, и так повсюду. Вижу людей — мужчин, женщин. Не все они были при большом погроме, который в продолжение трех дней, 17-20 октября 1919 года, опустошил весь квартал. Многие из них его пережили. Что они говорят? "Убивали". И еще? "Грабили". Здесь работа "добровольцев", работа Деникина".

("За рубежом" № 28, за 1990 г.)

И еще отрывок:

"Меня ведут к представителям еврейской общины. За чаем мне приносят какой-то таинственный документ. Он весь испещрен буквами, похожими на запятые, а на последний лист легла печать раввина.

— Официальный список тридцати семи еврейских студентов, замученных и убитых в 1919 году петлюровскими солдатами.

Тридцать семь молодых людей, имена которых записаны по-древнееврейски и удостоверены подписями. Их возраст: шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, двадцать лет.

Только что произошел погром. Только что было убито два десятка евреев и полтора десятка ранено. Эти тридцать семь юношей собрались и, возмущенные злодеяниями, решили встать на защиту своих. Они имели против себя целую армию, армию Петлюры!

Выданные атаману, они в тот же вечер были задушены у себя на квартирах, безжалостно задушены... "Как на войне", — пишет один свидетель-христианин".

(Там же).

И все-таки, что там ни говори, а в осадке, с которого начали мы речь, останутся весомые-таки камешки... Да не камешки — глыбы, расплющившие собственных весом и тяжестью гигантской пирамиды, высящейся над ними, немало жизней ни в чем не повинных людей. И если у евреев есть имена — гордость нации, стоит назвать физиков Абрама Иоффе и Льва Ландау, а рядом Осипа Мандельштама, Соломона Михоэлса, Василия Гроссмана, то есть и другие имена: Каганович, Голощекин, Ягода, Мехлис. Можно увеличить их список. И поскольку он — список палачей, активных участников запланированных Сталиным акций — достаточно велик, и эти палачи в совокупности с палачами едва ли не всех проживающих в стране национальностей (вот где полный интернационал!) сотворили неимоверное зло, за которое мы все расплачиваемся и долго будем расплачиваться, то нет у нас права ни оправдывать, ни укрывать собственных негодяев. И нет права отказываться от участия во всеобщем покаянии...

Но список действительных грехов у всех нас столь велик, что ни к чему его увеличивать за счет грехов мнимых. И, следуя испытанному способу, превращать еврейский народ в эдакого всемирного козла отпущения.

Не могу удержаться, чтобы не процитировать здесь Владимира Жаботинского — поэта, воина, блестящего переводчика Хаима Бялика с иврита на русский, одного из строителей государства Израиль... Вот что написал он в 1911 году — том самом, когда затевался грандиозный спектакль под названием "Дело Бейлиса":

"Мы народ, как все народы: не имеем никакого притязания быть лучше. В качестве одного их первых условий равноправия требуем признать за собой право иметь своих мерзавцев точно так же, как имеют их и другие народы. Да, есть у нас и провокаторы, и торговцы живым товаром, и уклоняющиеся от воинской повинности, есть, и даже странно, что их так мало при нынешних условиях. У других народов тоже много этого добра, а зато есть еще и казнокрады, и погромщики, и истязатели, - и, однако, ничего, соседи живут и не стесняются. Нравимся мы или не нравимся, это нам, в конце концов, совершенно безразлично. Ритуального убийства у нас нет и никогда не было; но если они хотя непременно верить, что "есть такая секта", - пожалуйста, пусть верят... Какое нам дело, с какой стати нам стесняться? Краснеют разве наши соседи за то, что христиане в Кишиневе вбивали гвозди в глаза еврейским младенцам? Нисколько; ходят, подняв голову, смотрят всем прямо в лицо, и совершенно правы, ибо особа народа царственна, не подлежит ответственности и не обязана оправдываться. Даже когда есть в чем оправдаться. С какой же радости лезть на скамью подсудимых нам, которые давным-давно слышали всю эту клевету, когда нынешних культурных народов еще не было на свете? Никому мы не обязаны отчетом, ни перед кем не держим экзамена и никто не дорос звать нас к ответу. Раньше их мы пришли и позже уйдем. Мы такие, как есть, для себя хороши, иными не будем и быть не хотим".