Юрий Герт - Эллины и иудеи

Жена мне рассказывала, как ее дед — о нем, о дедушке Мотле, здесь уже говорилось — бывало, спорил со своим зятем, человеком горячим, прошедшим гражданскую войну с винтовкой в руках и твердившим с юношеским восторгом, что нужно, разумеется, "...до основанья, а затем..."

Так вот,

— Юзя, — говорил ему дедушка Мотл, для которого и гимназию, и Оксфорд, и философский факультет заменяла жизнь, часть ее он проработал упаковщиком на железнодорожной станции города Черкассы, — ты хочешь знать, Юзя, на кого вы похожи?.. — Дедушка Мотл и в старости любил пригубить рюмку-другую водки и закусить шматочком-другим сала, тогда он делался особенно разговорчив. — Так я тебе скажу, на кого вы похожи. Вы похожи на того человека, который забрался в чужую квартиру и начал переставлять мебель, не спросив хозяина... Ты понял меня, Юзя?

...Или такт — это сама горькая мудрость жизни?

Я думаю, тут бы самое время поговорить о типе "полезного еврея", который дедушка Мотл презирал так же, как и тип "переставляльщика мебели". Поговорить о том и другом нужно бы еще и потому, что две тысячи лет евреи не имели своей национальной "квартиры" и потому то прислуживали, то переставляли мебель в квартире, которую принимали за свою, а точнее — и за свою тоже...

Но что я прибавлю к тому, что известно каждому и без меня?..

Тем более, что недавно я случайно обнаружил забытый листок с выписками из талмудического трактата "Авот", изданного кстати, в городе Санкт-Петербурге в 1903 году, то есть как раз в год кишиневского погрома... Велик соблазн привести хотя бы некоторые из них, способные заинтересовать не одних лишь евреев...

Не будьте как рабы, служащие господину с мыслью получить паек, но будьте как рабы, служащие господину без мысли получить паек, — и будет страх божий на вас.

Люби работу, ненавидь господство и не ищи известности у властей.

Если я не для себя, кто за меня? Если я только для себя, зачем я? Если не теперь, то когда же?

На трех вещах держится мир: на истине, на правосудии и на мире.

Не суди ближнего твоего, пока не будешь в его положении... И там, где нет людей, старайся быть человеком.

Умножающий имущество умножает заботу.

...Он сказал им: пойдите посмотрите, каков добрый путь, которого человека должен держаться? Реб Элизер говорит: щедрость. Реб Иисус говорит: добрый товарищ. Реб Иоси говорит: добрый сосед. Реб Симон говорит: доброе сердце. Он сказал им: мне кажутся слова Злазара сына Арахова правильнее ваших слов, ибо в его словах заключаются ваши слова.

Кто учен? Тот, кто учится у всякого. Кто силен? Тот, кто осилит свой иецер (дурные страсти), ибо сказано: "долготерпеливый лучше сильного, а владеющий собою лучше завоевателя города". Кто богат? Кто довольствуется своей долей. Кто в почете? Тот, кто почитает людей.

У кого добрых дел больше, нежели учености, у того ученость устойчива; у кого учености больше, нежели добрых дел, у того ученость неустойчива.

Кем довольны люди, тем доволен Бог, и кем люди недовольны, тем и Бог не доволен.

Будьте осторожны с властями, ибо они приближают человека только для собственной нужды: они принимают вид друзей, когда им это выгодно, но не заступаются за человека во время стеснения его.

Будьте осторожны в словах своих, ибо вы можете навлечь на себя изгнание и будете изгнаны в местность, имеющую дурную воду...

Не радуйся, когда упадет враг твой, и да не веселится сердце твое, когда он споткнется, иначе увидит Господь, и не угодно будет это в очах его, и Он отвратит гнев свой.

В этом месте я должен перебить себя, вломиться, так сказать, в собственное повествование.

К тому времени, когда я закончил предшествующую главу, прошел ровно год после солнечного утра в Шереметьеве-2... Для меня этот год складывался из двух частей: из томительного ожидания вестей "оттуда" и писания этой книги. То и другое незаметно слилось в одно, и это "одно" называлось: жизнь...

Главным событием в нашей с женой жизни было известие, сообщенное нам по международному телефону за пятнадцать минут до наступления Нового (т.е. 1990-го) года. Миша, наш зять, сказал, что нас не хотели заранее тревожить, но Сашеньке уже сделали операцию, длилась она десять часов и, несмотря на искусство хирурга и совершенство американской аппаратуры, проходила очень тяжело. Теперь опасность позади. Сейчас они оба рядом с Сашенькой, такие здесь порядки... Да, да, Мариша в госпитале, а он заехал домой кое-что захватить...

Надо ли говорить, что и для нас с женой, и для второй пары бабушек и дедушек это новогодие было счастливейшим в жизни?..

Дальше понадобилось немало времени, чтобы освоить новые, отдающие фантастикой понятия. США... Бостон... Еврейская община, полностью взявшая на себя расходы на операцию (порядка 40.000 долларов). О том, что для ребенка зарезервировано место в больнице (там называют: "госпиталь"), ребятам сообщили еще в Риме... И с первых же шагов по американской земле, то есть по дорожке аэропорта в Бостоне, где встречавшие держали в руках звездно-полосатые флажки ("Нас встречали с американским флангом!" — сказано было по телефону), — приветливость, доброжелательность, непоказная забота... И первые фотографии "оттуда", на них Сашенька в ярких, веселых одежках, лишь явственней оттеняющих бледненькое, худенькое личико... И вот — наконец-то, наконец!.. — его вполне жизнерадостный, тоненький, рвущийся от напряжения голосишко: "А я уже хожу в детский сад!" Господи, до чего же он родной, этот голосишко, до чего близкий — и до чего далекий!.. У нас в Алма-Ате двенадцать дня — у них в Бостоне одиннадцать вечера, там двенадцать вечера — здесь одиннадцать утра...

Все чудно, непривычно... Америка — и детсад... Община предлагает Сашке в будущем учиться в еврейской школе: помимо обычных предметов - Тора, история еврейского народа, иврит... Марина и Миша в скептическом недоумении: Тора и иврит для них примерно то же, что веды и санскрит... А для меня?.. "Да, да,— говорю я себе, — начни-ка с себя..." И дальше — дальше все вперемешку: письма от ребят — скандал в ЦДЛ ("Сегодня с плакатами — завтра с автоматами!") — машинка — издательская верстка моей книги "Раскрепощение" — звонки: "А нам говорили, что вы уже уехали..." — письма от ребят, Сашкины каракули — беженцы в Москве, в постпредствах, на вокзалах — в Прибалтике демонтирован памятник Ленину — осквернены еврейские могилы в Молдавии — у нас в республике усиливается напряженность: дает себя знать закон о государственном языке, одни требуют передачи северных областей России, другие — преимуществ для коренного населения— машинка, машинка, машинка — письма, телефонные переговоры (много ли наговоришь, если минута — шесть рублей?..) — в Москве создан "Апрель" — и мы создаем свой, казахстанский, чтобы дать отпор переходящим в наступление сталинистам... А в прессе все яростней полемика, обнаженный антисемитизм "патриотов" — моя жена садится за статью против выступления Шафаревича в "Новом мире", мы оба стучим на машинках, она в своей комнате, я в своей — в магазинах пустеют полки, "визитки", талоны — из Алма-Аты растет поток уезжающих, в том числе и наших знакомых: родители едут, страшась за своих детей, не желая им жизни в постоянном унижении (в лучшем случае!), старики едут ради внуков, перерубая вросшие в эту жесткую, горькую, родную землю заскорузлые корни — "А вы что же?.." — "А мы— нет!.." — и нам не верят — в газетах, в журналах — выступления москвичей, уже в ответ на погромно-расистское "письмо семидесяти четырех" — Юрия Щекочихина, Павла Гутионтова, неизвестного мне прежде Вячеслава Карпова в "Октябре", отважной, талантливейшей Натальи Ивановой в "Огоньке" — публикация еврейских поэтов в переводах Брюсова, Бунина, Вячеслава Иванова, Федора Сологуба с предисловием Сергея Аверинцева: "Я-то еще застал в мои школьные годы последних могикан старой русской интеллигенции. У этих русских стариков с избытком хватало своих обид, но они были чувствительны и к чужим. Они были так воспитаны. И потому мне трудно поверить, будто здесь что-то нуждается в разъяснениях. Когда бьют евреев, русские поэты откладывают свои дела и садятся переводить еврея. Проще — не бывает"...