Сборник статей - Личности в истории

Айседора Дункан была гениальной танцовщицей. И, безусловно, она оказала большое влияние на сценический танец. Гении приходят, чтобы указать возможности. И мы помним этих людей, подобных звездам на небосклоне своего времени, потому что можно сколько угодно говорить о новой эстетике, но только сердце исполнителя заставит затрепетать сердце зрителя. А без этого трепета будет лишь холодное размышление о способностях танцовщика и изяществе или неуклюжести его поз. Айседора Дункан заставляла сердца зрителей трепетать. Поэтому она осталась в истории.

У нее было множество недостатков, это правда. Но она всегда была верна своим идеалам, и то главное, что составляло основу ее существа, было прекрасно. Как прекрасны были и ее искусство и мечты о воспитании с помощью танца и музыки нового, гармоничного человека.

Сегодня мы успешно меняем мир в худшую сторону с помощью плохого кино, непристойных танцев и уродливой живописи. Почему? Разве у нас уже нет той ослепительной тяги к новому, лучшему миру, так переполнявшей гениев начала XX века? Или, может быть, мы просто еще не до конца проснулись? Сто лет назад Айседора учила своих маленьких воспитанниц: «Слушайте музыку своей душой. И когда вы слушаете, неужели вы не ощущаете, как где-то в глубине пробуждается ваша внутренняя суть и с помощью этой силы поднимаются ваши головы, поднимаются руки, вы медленно продвигаетесь к свету? Это пробуждение – первый шаг в танце».

Старая «шипящая» кинопленка, мерцающий экран, черно-белое кино… Вновь возникает трепетное ощущение, будто прикасаешься к истории, до которой еще можно дотянуться. Встретиться с Чарли Чаплином лучше всего именно так: увидеть вновь его улыбку на экране. Для многих Чарли Чаплин стал олицетворением самого кино, его символом. Сколько биографий и книг написано (первая книга о нем, полная домыслов и сплетен, вышла еще в начале его творческого пути, в 1916 году), сколько фильмов снято о нем, но этот человек по-прежнему остается загадкой и живой легендой. Живой – потому что его фильмы, снятые почти в начале века, мы смотрим до сих пор.

Спенсер

Чаплин никогда не отвергал многочисленных слухов, опутывавших его имя. Так, он никогда не отрицал «французскую» версию своего происхождения, согласно которой его род произошел из Фонтенбло. Но вернемся в Лондон, где 15 апреля 1889 года (правда, свой день рождения он всегда праздновал 16-го) в семье актеров лондонского мюзик-холла Ханны и Чарльза Чаплинов родился второй сын Спенсер (именно так, каким бы непривычным нам это ни казалось, всю жизнь называла актера его мать). Это был период зарождения того, что мы сейчас называем шоу-бизнесом. Всевозможные варьете, театры пантомимы, различного рода концерты и выступления, рассчитанные на самую разнообразную публику, – вот та почва, на которой выросла империя развлечений. В свое время отец и мать имели хорошие ангажементы, но, к сожалению, удача отвернулась от них, и дела семьи пошатнулись. Родители маленьких Чарльза и Сиднея развелись, и мать, выступавшая в ролях субреток в театре варьете, осталась с двумя мальчиками на руках. Дело осложнилось еще и тем, что Ханна теряла голос и ее все реже и реже приглашали выступать.

Чарльз Спенсер Чаплин

В «Моей автобиографии» Чарльз Чаплин рассказывает такой случай: «Я помню, что стоял за кулисами, как вдруг голос матери сорвался. Зрители стали смеяться, кто-то запел фальцетом, кто-то замяукал. Все это было странно, и я не совсем понимал, что происходит. Но шум все увеличивался, и мать была вынуждена уйти со сцены. Она была очень расстроена, спорила с директором. И вдруг он сказал, что можно попробовать выпустить вместо нее меня – он однажды видел, как я что-то представлял перед знакомыми матери.

Я помню, как он вывел меня за руку на сцену среди шума и после короткого пояснения оставил меня там одного. И вот при ярком свете огней рампы, за которой виднелись в табачном дыму лица зрителей, я стал петь популярную тогда песенку «Джек Джонс» под аккомпанемент оркестра, который долго не мог подстроиться ко мне… Не успел я пропеть и половины песенки, как на сцену дождем посыпались монеты. Я прервал пение и объявил, что сначала соберу деньги, а уж потом буду петь. Моя реплика вызвала хохот. Директор вышел на сцену и платком помог мне поскорее собрать монеты. Я испугался, что он оставит их себе. Мой страх заметили зрители, и хохот в зале усилился, особенно когда директор хотел уйти со сцены, а я не отступал он него ни на шаг. Только убедившись, что он вручил их матери, я вернулся и закончил песенку. Я чувствовал себя на сцене как дома, свободно болтал с публикой, танцевал, подражал известным певцам, в том числе и маме. Повторяя припев ее любимой ирландской песенки, я по простоте душевной изобразил, как у нее срывается голос, и был несказанно удивлен тем, что это вызвало у публики бурю восторга. Зрители хохотали, аплодировали и снова начали бросать мне деньги. А когда мать вышла на сцену, чтобы увести меня, ее встретили громом аплодисментов. Таким было мое первое выступление и последнее выступление матери».

Для семьи наступили очень тяжелые времена: кварталы, куда они переезжали, становились все проще и проще, квартирки все меньше и меньше. Вскоре Ханна распродала почти все, что у них было, оставался только сундук с ее театральными костюмами – это было последнее, с чем она согласилась расстаться. Она старательно следила, чтобы речь ее детей не испортилась под влиянием корявого языка трущоб, тщательно прислушиваясь и исправляя ошибки, она говорила, что дети не должны говорить, как их соседи. Она же стала для сына его первым учителем. Наблюдая за ней, он научился не только выражать свои чувства при помощи движения рук и мимики лица, но и постигать внутреннюю сущность человека. «Умение наблюдать людей – вот самое большое и ценное, чему научила меня мать; я стал жадно подмечать все мелкие смешные черты людей и, имитируя их, заставлял людей смеяться». Мать была первой любовью сына, которой он остался верен на всю жизнь. С подлинным артистизмом она сумела внести в их очень скромный быт частичку волшебства, которая скрашивала жизнь двух мальчиков. Однажды она читала сыну Библию, и они вместе плакали. «Мать так увлекла меня своим рассказом, что мне захотелось умереть в эту же ночь, чтобы скорее встретиться с Христом. Но мать умерила мой пыл. «Иисус Христос хочет, чтобы ты жил и сперва выполнил на земле то, что тебе предназначено», – сказала она. В этой темной комнатке в подвале на Окли-стрит мать озарила мою душу тем светом доброты, который подарил литературе и театру самые великие и самые плодотворные темы: любовь, милосердие и человечность».