Павел Фокин - Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р.

Отклоняясь от темы, скажу: отец говорил, шептал женщинам комплименты, касаясь их плеч, когда подправлял, когда искал интересное освещение для их лица. Каждой из них казалось, что это только ей принадлежат эти слова, только ее так видит художник. А для него это стало частью его профессии, приемом, который помогал ему самому вдохновляться, работать. Памяти на лица и имена у него, как ни странно, не было: он тут же забывал „свою любовь“ и попадал в ужасно неловкое положение, когда та же дама появлялась позже и, будучи уверенной, что он запомнил ее на всю жизнь, заводила разговор, полный намеков на предыдущее, а отец не знал, как выпутаться. Тогда он оставлял даму в павильоне и бежал к жене. „Ради бога, кто она? Напомни! Когда была прежде? Напомни имя, фамилию! Прошу!“ А мать смеялась: „Вот не скажу! Объясняйся снова“. И, сжалившись, все же подсказывала. Она не ревновала. Ревновала только позже, в Москве, к создательнице и хозяйке „Никитинских субботников“, так как ее портрет висел у него над диваном, а модель его называла „Моисси“ по примеру имени иностранного актера, гастролировавшего недавно в Москве» ( И. Наппельбаум. Угол отражения ).

«Это был крупный, красивый мужчина с волнистыми кудрями и большой черной бородой. Всем своим обликом старался он показать, что он – художник. Он носил просторные бархатные куртки, какие-то пелерины, похожие на старинные плащи, галстуки, завязывавшиеся пышным бантом, береты. Свои фото он ретушировал так, что в них появлялось что-то рембрандтовское. Он действительно был замечательным мастером портрета…Это был добрый, благожелательный человек, очень трудолюбивый, любящий свое дело, свою семью, искусство и деятелей искусства.

Эта любовь к людям искусства и литературы была в нем удивительной чертой, потому что, в сущности, был он человек малообразованный, книг почти не читавший и не только ничего не понимавший в произведениях тех, кого так любил, но и не пытавшийся понять. Свое бескорыстное благоговение перед „художественным“ он передал по наследству всем своим детям. Они не мыслили себе никакой другой карьеры, кроме карьеры поэта, писателя, художника.

Детей у него было пятеро – Ида, Фредерика, Лев, Ольга и Рахиль. Две старшие дочери, Ида и Фредерика, помогали отцу проявлять фотографии и, кроме того, писали стихи. С осени 1919 года они занимались в Литературной студии Дома искусств, в семинаре у Гумилева.

Я уже рассказывал, что весной 1921 года Гумилев, великий организатор, создал при „Цехе поэтов“ нечто вроде молодежной организации – „Звучащую раковину“, членами которой стали участники его семинара. После смерти Гумилева члены „Звучащей раковины“ начали собираться на квартире у Наппельбаумов – каждый понедельник. На эти собрания неизменно приходили все члены „Цеха поэтов“.

…Наппельбаумы жили на Невском, недалеко от угла Литейного, в квартире на шестом этаже. Половину квартиры занимало огромное фотоателье со стеклянной крышей. Но собрания происходили не здесь, а в большой комнате, выходившей окнами на Невский, – и в ее окна видна была вся Троицкая улица из конца в конец. В комнате лежал ковер, стоял рояль и большой низкий диван. Еще один ковер, китайский, с изображением большого дракона, висел на стене. Этому ковру придавалось особое значение, так как дракон был символом „Цеха поэтов“. Один из сборников, изданных в 1921 году „Цехом“, так и назывался – „Дракон“. Ни стола, ни стульев не было. На диване собравшиеся, разумеется, не помещались и рассаживались на многочисленных подушках вдоль стен или на полу, на ковре. Свои стихи каждый понедельник читали все присутствующие, – по кругу, начиная от двери. Этот обычай оставался неизменен в течение всего времени, пока существовал наппельбаумовский салон – с 1921-го по 1925 год. Расцвет салона был в начале его существования – зимой 1921/22 года. Потом начался долгий, затянувшийся на три года упадок.

…Ко всем этим затеям Моисей Соломонович имел отношение только, так сказать, финансовое…Принимали гостей и руководили чтением стихов тоже только дочери. Моисей Соломонович даже и присутствовал при чтении далеко не всегда. Он только появлялся иногда в дверях – с роскошной бородой, в роскошной бархатной куртке, – стоял и слушал, пока читал какой-нибудь поэт постарше возрастом, например Кузмин или Ходасевич. Потом опять исчезал в глубине квартиры…Позже, после одиннадцати, наиболее почетные или близкие к семье гости тихонько переходили в столовую и там, за общим семейным столом, пили чай. Только там, у себя в столовой, в узком кругу папа Наппельбаум иногда отваживался высказать и свое мнение о прочитанных стихах. Едва он открывал рот, как у дочерей его становились напряженные лица: они смертельно боялись, как бы он чего не сморозил и не осрамил их перед лицом знатоков. Обычно они перебивали его раньше, чем он успевал закончить первую фразу. И он, благоговевший перед своими дочками, послушно замолкал» ( Н. Чуковский. Литературные воспоминания ).

Поэтесса. Участница кружка «Звучащая раковина» (1921–1925). Сборник «Стихи (1921–1925)» (Л., 1926). Дочь фотохудожника М. Наппельбаума. Сестра И. Наппельбаум.

«Гостей угощала Фредерика. Тоненькая, стройная, с негромким мелодичным голосом, с прелестными руками и ногами…» ( Н. Чуковский. Литературные воспоминания ).

«Музой „Звучащей Раковины“ была, по общему признанию, Фредерика Наппельбаум. Именно такую надпись сделали молодые поэты на ее экземпляре сборника стихотворений студийцев. Да и сам Николай Степанович Гумилев надписал подаренную Фредерике книгу своих стихов „Шатер“ поэтическими строчками: „И как доблесть твоя, о единственный воин, так и милость моя не имеет конца“.

Фредерика писала стихи с девяти лет. Писала всегда, но мало, редко, вдохновенно. Она не понимала тех, кто находился в постоянной готовности к поэзии.

…После гибели Гумилева нашим руководителем стал Корней Чуковский. Он также воспринимал поэзию Фредерики как чистую ноту и любил говорить: „А на «сладкое» послушаем стихи Фредерики Наппельбаум“. По словам Юрия Тынянова, она была как арфа в оркестре, умея соединить в стихах чистоту звука, глубину и ясность мысли.

Мне хочется отметить, что источником ее вдохновения был – ветер. Помню, кажется у меня на даче во Всеволожской, она вдруг заявила с многозначительной улыбкой: „Сейчас уйду погулять. Сегодня – ветер“. И пришла со стихами. Это был как бы ее поэтический пароль» ( И. Наппельбаум. Угол отражения ).