Павел Фокин - Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р.

Живописец, график, педагог. Участвовал в передвижных выставках; с 1901 – с группами «36 художников» и «Союз русских художников». Создал портретную галерею писателей, философов, музыкантов, общественных деятелей конца XIX – начала XX в., в том числе Л. Толстого (несколько десятков графических листов и живописных полотен), В. Соловьева, Н. Федорова, А. Скрябина, Вяч. Иванова, Б. Пастернака и др.; иллюстрации к роману Л. Толстого «Воскресение» и др. Отец поэта Б. Пастернака. С 1921 – за границей.

«Мои „пробы пера“ в карикатурах и зарисовках, участие в иллюстрированных журналах в сущности были бессознательным влечением к рисунку и, в частности, к портретированию. Пройдя довольно длительный этап работ в области живописи и рисунка жанровых сцен, главным образом, эпизодов семейной жизни наших девочек (недаром в то время про меня говорили, что „не отец кормит детей, а дети кормят родителей“) и в области редких тогда еще и случайных портретов, я впоследствии, в конце концов, пришел к портретированию главным образом. Это наиболее интересная, но и самая трудная область изобразительного искусства» ( Л. Пастернак. Записи разных лет ).

«Высокий и стройный мужчина лет сорока – сорока пяти, одетый в хорошо сшитую серую пиджачную пару, с белым шелковым галстуком-бантом на шее. Бледное, худое лицо, остроконечная бородка, пышные, чуть седеющие волосы на голове, взгляд – и проникающий вам в душу, и смеющийся в то же время» ( В. Булгаков. Встречи с художниками ).

«Еврей, с лицом Христа с картины Мункачио, он преподавал в Школе живописи и ваяния, но наряду с этим вел частные классы на отдельной квартире с натурщиками (только для головы), которые я посещал два раза в неделю. На дом он задавал композиции „на тему“ и толково разбирал их. Он приносил в класс репродукции хороших картин, пояснял их качества, говорил об искусстве и художниках с учениками, словом, в нем не было той затхлости, которая, в силу некоего московского провинциализма, так суживала горизонт многих художников и преподавателей. Пастернак имел возможность путешествовать по Европе, знал музеи» ( С. Щербатов. Художник в ушедшей России ).

Журналист, беллетрист. Издатель газет «Нижегородская почта» (1884–1903), «Московский листок» (1881–1911), журналов «Гусляр» (1889–1890), «Заноза» (1891) и др. Автор книг «Очерки и рассказы „Старого знакомого“» (М., 1879), «Святые ночи в Москве с 1882 по 1886» (М., 1895), «Разбойник Чуркин. Народное сказание» (М., 1883–1884).

«„Московский листок“ – создание Н. И. Пастухова, который говорил о себе:

– Я сам себе предок!

Это – яркая, можно сказать, во многом неповторимая фигура своего времени: безграмотный редактор на фоне безграмотных читателей, понявших и полюбивших этого человека, умевшего говорить на их языке.

Безграмотный редактор приучил читать безграмотную свою газету охотнорядца, лавочника, извозчика, трактирного завсегдатая и обывателя, мужика из глухих деревень.

Мало того, что Н. И. Пастухов приучал читать газету, – он и бумагу для „Листка“ специальную заказывал, чтобы она годилась на курево.

Из-за одного этого он конкурировал с газетами, печатавшимися, может быть, на лучшей, но негодной для курева бумаге, даже это было учтено им!

Интересовался Н. И. Пастухов для своего „Листка“ главным образом Москвой и Московской губернией.

– С меня Москвы хватит, – говорил он.

…Уже в первый год издания „Московский листок“ заинтересовал Москву обилием и подробным описанием множества городских происшествий, как бы чудом на другой день попадавших на страницы газеты.

В газете наряду со сценами из народного быта печатались исторические и бытовые романы, лирические и юмористические стихи, но главное внимание в ней уделялось фактам и событиям повседневной московской жизни, что на газетном языке называлось репортажем.

…Н. И. Пастухов к газетной работе относился строго и жестоко разносил репортеров, которые делали ошибки или недомолвки в сообщениях.

…Репортеров он ценил больше всех других сотрудников и не жалел им на расходы, причем всегда давал деньги сам лично, не проводя их через контору, и каждый раз, давая, говорил:

– Это на расходы! Никому только не говори!

По душе это был добрейший человек, хотя нередко весьма грубый. Но после грубо брошенного отказа сотруднику в авансе призывал к себе и давал просимое.

…„Московский листок“ сразу приобрел себе такую репутацию, что именитое и образованное купечество стыдилось брать в руки эту газету, никогда на нее не подписывалось, но через черный ход прислуга рано утром бегала к газетчику и потихоньку приносила „самому“ номер, который он с опаской развертывал и смотрел главным образом рубрику „Советы и ответы“.

– Уж не прохватил ли меня этот!

Радовался, если уцелел, а прохватили кого-нибудь из знакомых.

Каждый номер газеты являлся предметом для разговоров.

…Одним из главных магнитов, привлекавших простодушного читателя „Листка“, были ежедневно печатавшиеся в газете романы-фельетоны.

Романы шли шесть раз в неделю, а по воскресеньям шел фельетон И. И. Мясницкого, его сценки из народного или купеческого быта. И. И. Мясницкого читала праздничная публика, а романы, можно сказать, читались более широко. Каждый романист имел свои два дня в неделю. Понедельник и среда – исторический роман Опочинина, вторник и пятница – роман из высшего круга с уголовщиной „Синее домино“ (псевдоним А. И. Соколовой), а среда и суббота – А. М. Пазухин, особый любимец публики, дававший постоянных подписчиков.

…Наконец, сам Н. И. Пастухов „загремел“ своим романом „Разбойник Чуркин“ – тоже два раза в неделю. „Листок“ так пошел в розницу, что даже А. М. Пазухина забил. Роман подписывался псевдонимом „Старый знакомый“, но вся Москва знала, что это псевдоним Н. И. Пастухова.

…У Н. И. Пастухова было большое количество друзей и не меньшее число ожесточенных врагов.

В нем было столько же оригинального и своеобразно хорошего, сколько и непереносимо дурного, и все это скрывалось под грубой оболочкой не строго культурного человека.

К каждому из своих сотрудников он относился как к близкому и родному ему человеку, но и церемоний он никаких ни с кем не соблюдал, всем говорил „ты“ и, разбушевавшись, поднимал порой такой крик, который не все соглашались покорно переносить.