Яльмар Шахт - Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948

Мы расстались с дружескими улыбками, а господин Локнер получил свой экземпляр отчета.

Через некоторое время на банкете для журналистов господин Локнер упомянул этот случай в своей речи, чтобы отдать должное моему пониманию профессии журналиста. Сам же я вспомнил о нем только тогда, когда жена рассказала мне один эпизод. В 1945 году она месяцами была в неведении о моем местопребывании, а я находился у американцев под арестом. Супруга обратилась среди прочих к господину Локнеру в Берлине, чтобы узнать у него, где я нахожусь. Господин Локнер послал своего секретаря в приемную, где она ожидала, с извещением, что как жену «военного преступника» он не может ее принять.

С 1926 года, когда я вышел из демократической партии, левая печать заняла в отношении меня враждебную позицию. И не потому, что в противовес определенной секции партии я твердо отстаивал неприкосновенность частной собственности. В либеральных кругах меня считали персоной нон грата из-за таких событий, как «черная пятница», которые показали, что я не склонен способствовать процветанию необузданной спекуляции валютой. Кроме того, заявленная мной позиция с немецкой и общественной точки зрения в вопросе о репарациях привела в нервозное состояние политиков-конъюнктурщиков. Наконец, мои настойчивые предостережения относительно трат на роскошь бюджетных денег, особенно муниципальными властями, не прибавляли мне друзей.

Враждебность таких политиков достигла кульминации, когда мне пришлось выступить против трактовки правительством Германии плана Янга.

Как и план Дауэса, принятый шесть лет назад, план Янга содержал статью о том, что план следует принимать или отвергать целиком. Так что, если бы после подписания экспертами плана какие-нибудь страны начали вносить в него изменения по своему усмотрению, для Германии не было бы ничего проще, как отказаться иметь дело с подобными процедурами.

Вместо этого правительство Германии начало переговоры с правительствами Польши и некоторых других государств по вопросам внесения важных изменений в план Янга. Только благодаря правительственным чиновникам, сохранявшим со мной дружбу, я постепенно узнал о ведении этих переговоров по возвращении из Баден-Бадена в начале ноября 1929 года. Лишь несколько недель назад я поддержал правительство, когда вместе с такими деятелями, как Северинг, подписал заявление против популистских требований. Теперь же мне пришлось столкнуться с тем, что германское правительство не только отвергло план Янга, под которым стояла и моя подпись, но даже не сообщило мне о своих намерениях. По этой причине я составил меморандум по поводу неминуемой деградации плана Янга, который передал 6 декабря правительству и в тот же день опубликовал в прессе. Это было как гром среди ясного неба.

В меморандуме я указал, что немецкие эксперты согласились на цифры плана Янга лишь с величайшими оговорками. Теперь, однако, немцев просят отказаться от претензий на имущество и выплату дополнительных сумм, которые были полностью оправданны и намного превышали все, что включено в план Янга. Этот план предусматривал замену всех других германских обязательств суммами, определенными в плане. Добровольное внесение платежей или отказ от претензий, на которые Германия ранее имела право, противоречили бы условиям плана Янга. Данный вердикт особенно касался соглашения с Польшей по вопросу о погашении стоимости собственности, по которому Германия отказалась от своих требований компенсации за имущество немецкого государства и граждан, уступленное Польше. От Германии также ожидался отказ от нескольких сотен миллионов марок, которые согласно плану Янга принадлежали ей по праву как выручка от погашения стоимости реквизированной немецкой собственности. Я закончил меморандум заявлением, что на такой искаженный и позорный план Янга я никогда не соглашусь.

Меморандум вызвал большое волнение. Напряженность в отношениях между правительством и мной возросла, а дальнейшие события только усилили ее.

Перед подписанием плана Янга мы объяснили германскому правительству, что подпишем его только при условии, что упомянутое правительство согласится провести радикальные финансовые реформы. Канцлер Герман Мюллер и министр финансов Гильфердинг выразили свое согласие. К сожалению, казна была настолько истощена экстравагантной финансовой политикой, что в декабре возникла угроза невозможности выплатить зарплаты госслужащим. Опять же без уведомления меня Гильфердинг договорился с американским финансовым синдикатом о предоставлении краткосрочного займа. Однако в ходе переговоров американская фирма сочла необходимым справиться в Имперском банке о том, согласен ли он на предоставление такого займа. На этот запрос Имперский банк дал отрицательный ответ. Я сообщил Гильфердингу о позиции Имперского банка по этому вопросу и сказал ему, что не намерен отвергать заем, но хочу рекомендовать предоставление Германии банковского кредита в несколько миллионов марок в том случае, если рейхстаг примет соответствующий закон, гарантирующий выплату займа тремя равными ежегодными платежами. Поставлено было также условие, чтобы правительство выполнило свое обещание провести финансовые реформы.

Левое большинство в рейхстаге было возмущено, но в конечном итоге не могло отказать в одобрении закона, которого я добивался. То, что эта мера получила название «закон Шахта», показывало, что общественное мнение определенно качнулось в мою сторону.

Гильфердинг ушел в отставку, и вместе с ним это сделал госсекретарь Попиц, который мотивировал свой поступок следующим заявлением: «Считаю вмешательство в государственную политику со стороны председателя Имперского банка неприемлемым». Я не обиделся на Попица, позиция которого была вполне понятной с правительственной точки зрения. Позднее мы возобновили дружеские отношения.

Место Гильфердинга занял представитель Германской народной партии Мольденгауэр, добродушный, веселый уроженец Рейнской области, предпочитавший видеть светлые стороны жизни. За несколько дней до назначения Мольденгауэра мы случайно встретились с ним на вечеринке в канун Нового года в доме одного из наших друзей. Кто-то спросил Мольденгауэра, чем занимается министр финансов, на что тот ответил: «Я провожу весь день в управлении делами, пока у меня не начинает кружиться голова».

Должен признать, что Мольденгауэр знал свое дело и относился ревностно к исполнению своих обязанностей.

Выходные дни в конце года прошли тихо и спокойно. Состоялась помолвка нашей дочери Инги с дипломатом, вторым секретарем посольства господином фон Шерпенбергом. Мы назначили дату официальной церемонии помолвки на 12 января 1930 года. Но в первые дни января политическая жизнь находилась в полном разгаре, и она захватила меня полностью. В начале месяца представители заинтересованных правительств собрались на конференцию в Гааге, чтобы ратифицировать подписанный план Янга. Несмотря на мой меморандум от 6 декабря и мои разногласия с министерством финансов и рейхстагом, несмотря на то что я не получал никакой информации относительно намерений правительства, меня пригласили приехать в Гаагу, как только начались переговоры.