Яльмар Шахт - Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948

В Гааге мне пришлось убедиться, что все мои усилия придать плану Янга первоначальную форму оказались бесплодными. Лично мне не хотелось поступаться своими убеждениями. Я откровенно заявил, что если предложенные вредоносные изменения плана Янга будут приняты, то мне придется рассмотреть в качестве председателя Имперского банка целесообразность занятия поста в Международном банке в Базеле, который предусматривался планом Янга. Конечно, для правительства это была трудная проблема. Мольденгауэр попытался переубедить меня.

— Господин Шахт, — говорил он, — вы должны понять трудности, которые создает для правительства ваша позиция. Осмелюсь предложить, может, вы сочтете более удобным для себя уйти с поста председателя Имперского банка?

Следует напомнить, что согласно существовавшему закону председатель Имперского банка не мог быть отстранен от должности до истечения срока службы. Стоит упомянуть также, что это условие не было навязано извне, но восходит к немецкому закону от 1922 года, обеспечившему независимость Имперского банка от правительства. Лично я всегда полагал, что условие, предусматривающее невозможность отстранения председателя Имперского банка от должности, политически неприемлемо, тем более что до 1924 года срок председательства был пожизненным. Мой немедленный ответ Мольденгауэру отражал это мнение.

— Я уйду со своего поста, господин Мольденгауэр, если к этому призовет меня президент республики, но не по желанию, разумеется, временного правительства.

Мольденгауэр позвонил по телефону и предложил госсекретарю Майснеру, чтобы тот побудил президента выразить желание моей отставки. Ответ Берлина, должно быть, несколько обескуражил его. Майснер сказал, что он никогда не осмелится даже заикнуться о таком предложении перед президентом, поскольку глава государства не захочет этого делать ни при каких обстоятельствах.

Адвокаты правительства были связаны по рукам и ногам. Представителей союзных держав заверили, что будет принят немецкий закон, который заставит председателя Имперского банка присоединиться к Банку международных расчетов. Журналисты спрашивали меня, соглашусь ли я с таким законом, на что я, улыбаясь, ответил:

— Я слишком законопослушный гражданин, чтобы отказываться подчиняться немецкому закону. Однако оставляю за собой право делать собственные выводы из такого предложения.

Положение выглядело безнадежным. 3 марта 1930 года я передал личное послание президенту фон Гинденбургу, в котором определил свои взгляды. 6 марта у меня была продолжительная беседа с президентом, в ходе которой я снова изложил суть моих возражений против отклонений от плана Янга. Поэтому я попросил его понять причину, которая заставляет меня вынести ему на суд решение о моей отставке.

Характер нашего разговора лучше всего передает письмо, которое в тот же день прислал мне президент фон Гинденбург.

«Дорогой председатель Имперского банка!

С сожалением узнал из вашего послания от 3-го числа сего месяца и нашего сегодняшнего разговора о вашем решении уйти в отставку с ответственного поста председателя Имперского банка. Как я уже говорил, я весьма огорчен этим решением. Поскольку мои попытки в ходе нашего сегодняшнего разговора убедить вас остаться в должности оказались напрасными, я должен отнестись к вашему решению как к окончательному.

На мою просьбу к вам хотя бы отсрочить отставку вы ответили, что определите дату своего ухода по соглашению с правлением и генеральным советом Имперского банка и что для вас не имеет значения, состоится ли отставка через четырнадцать дней или через три месяца. И я отметил также, что вы обещали проинформировать меня о своем возможном решении.

Далее, в ходе сегодняшней беседы вы согласились учесть мою просьбу не предавать гласности причины вашего решения, которые изложили мне в своем письме. Но вы также оставили за собой право выбора, в какой форме это сделать, поскольку сочли своим долгом объяснить общественности реальную причину своего решения. Поэтому я снова взываю к вашим чувствам патриотизма и ответственности, а также горячо желаю, чтобы вы представили публике какую-нибудь другую причину своей отставки, нежели ту, что изложили в конце своего письма. Особенно прошу вас изъять доводы, относящиеся к «свободе действий», предоставленной, по вашему мнению, планом Янга странам-кредиторам, среди которых вы особенно выделяете Польшу. Мне представляется это неверным истолкованием, которое до сих пор выдвигалось только радикальной оппозицией, но не поддерживалось правительством Франции. Поэтому было бы в высшей степени прискорбным и предосудительным, если бы вы представили простое заявление в Гааге (тем более по вопросу, который оправдан международным правом) как первый возможный шаг в навязывании новых санкций. Мне хотелось бы также попросить вас опустить замечание в конце вашего письма по поводу опасности, которая угрожает нашей валюте, а также намеки относительно возможности новой инфляции, поскольку такие замечания, исходящие от столь выдающегося лица, нанесут ущерб нашей экономике, вызвав отток капитала и трудности с получением займов.

Впоследствии у меня будет случай отметить ваш ценный и выдающийся труд для Германии, ваше служение нашей стране, когда ваше решение — о котором я так сожалею — станет свершившимся фактом.

Примите, пожалуйста, мои заверения в глубочайшем уважении и поверьте мне.

Искренне ваш,

фон Гинденбург ».

Само собой разумеется, что вторая часть моего письма, объяснявшая мотивы моей отставки, была изменена при публикации. Я не собирался создавать ненужные трудности для правительства. К сожалению, я пострадал от этого, поскольку мою отставку иногда неверно воспринимали даже люди, исполненные самых благих намерений. Сегодня больше нет причин что-либо скрывать. Когда вступил в силу меморандум Гувера, план Янга прекратил существование — почти через пятнадцать месяцев после своего появления.

Пресса и рейхстаг обвиняли меня в том, что я якобы неоправданно чинил трудности для правительства. На это Мольденгауэр отвечал в рейхстаге с честью и достоинством: «Все наши дела с Шахтом осуществлялись на основе полного взаимопонимания, я же лично никогда не имел с ним серьезных разногласий… Действия доктора Шахта согласуются с его ощущением, что он больше не несет ответственности за план Янга. Никто не может отрицать тот факт, что план временно вызывал в правительстве некоторое смятение… Я сожалею о его отставке, но сознаю, что он выбрал путь, открытый для человека его положения».

Легко понять, что я тогда много размышлял о последних годах. 19 октября 1924 года, через год после моего назначения, федеральный канцлер (Маркс) писал: