Святослав Рыбас - Василий Шульгин: судьба русского националиста

Врангелевскому Крыму, казалось бы, повезло: правительство Франции признало Врангеля «правителем Юга России» и обещало вооружить его армию.

Взамен российская сторона признала «…все обязательства России и ее городов по отношению к Франции с приоритетом и уплатой процентов на проценты». Долги должны были выплачиваться в течение 35 лет исходя из ставки в 6,5 процента годовых. Выплата эта должна была гарантироваться предоставлением Франции в эксплуатацию всех железных дорог Европейской России, предоставлением всего экспортируемого с Украины и Кубани зерна,¾ добычи нефти и бензина, ¼ добытого в Донбассе угля, права на взимание таможенных и портовых сборов во всех портах Черного и Азовского морей. Особым пунктом оговаривалось, что «…при русских министерствах финансов, торговли и промышленности в будущем учреждаются французские финансовые и коммерческие канцелярии» [420] .

То есть экономика бралась под контроль Парижа. Но пришлось согласиться, выбора не было. Благодаря личному знакомству П. Б. Струве с Пети́, начальником канцелярии французского премьер-министра Мильерана, женатого на русской Софье Григорьевне Балаховской, удалось добиться хоть такого соглашения.

И этот договор в Крыму считали спасительным, ибо он оставлял надежду.

Уже после окончания Гражданской войны летописцы Белого движения с горечью отмечали, что союзники были «…вовсе не намерены оказать бескорыстную помощь России… В Закавказье Англия покровительствовала независимой Грузии и не допускала Добровольческих войск для занятия Баку. На севере генерал Марш предал армию генерала Юденича и поддержал образование независимых Латвии и Эстонии» [421] .

Какими наивными людьми оказались белогвардейцы!

К тому же Врангелю пришлось заключать соглашение с Петлюрой, признавать независимость Украины во внутреннем устройстве (подобно казачьим областям), заключать договор с украинской армией о взаимодействии против большевиков под эгидой французского командования. При Деникине такое было бы немыслимым [422] .

Выходит, Врангель переступил невидимую запретную черту? Но это не так.

В. А. Маклаков, побывавший в Крыму у Врангеля, написал Б. А. Бахметеву 21 октября 1920 года: «Врангеля я раньше не знал; это человек очень колоритный и живая противоположность Деникина. Врангель представляет любопытный тип человека, который делает совершенно новое дело, работает совершенно новыми для себя приемами и еще не успел в этом новом деле ни усомниться, ни разочароваться. Я не буду говорить о нем как о военном, слыхал от всех, что здесь у него значительные дарования и глазомер, быстрота и натиск, большое воображение со столь же большой осторожностью, смелость и решительность и легендарная осторожность. Вот те своеобразные качества, которые внушают к нему большое доверие. Он настоящий военный, любит военное дело и, в сущности, конечно, предпочел бы заниматься только им. Судьба заставила его быть политиком, и в этой новой для него роли политического деятеля во время революции он сумел довольно быстро разобраться и найти подходящий курс; он нашел его, вероятно, также отчасти интуитивным путем, отчасти тем применением здравого смысла, в котором Наполеон видел весь смысл военного гения. Он оценил имеющиеся в его распоряжении средства, наличные возможности и, оставляя в стороне всякие симпатии и антипатии, сознательно и без всякого зубовного скрежета, не насилуя себя и не притворяясь, пользуется всеми средствами для достижения поставленной им цели. Как военному приходится пользоваться и солдатами, и шпионами, и народными восстаниями, и ядовитыми газами, всем, всем, что может ему помочь, так и Врангель в своей политической задаче также спокойно пользуется всем тем, что может оказаться полезным для главной цели: избавить Россию от большевизма. В этом отношении спор может быть с ним только об одном — о вопросе факта, что может быть полезно и что вредно, никогда о вопросах симпатии…

Совершенно искренне готов использовать всякого — буквально всякого, кто ему покажется полезным и на том месте, которое он считает для него подходящим.

…Когда я подумаю, сколько труда нам [надо] было, чтобы заставить принять наше постановление 9-го марта, примирить с идеей федерализма, то меня невольно поражает та легкость, с которой Врангель был бы готов, если нужно, признать сейчас независимость любой национальности, войти в соглашение с Петлюрой и Махно, прислать своим представителем в Варшаву Савинкова и, как я сам был свидетелем, предложить на место управляющего прессой еврея Пасманика. Все это он делает без малейшего усилия над собой, с той простотой, с которой действуют убежденные люди. А у него это не столько убеждение, сколько военная привычка использовать сразу все возможности» [423] .

Между строк этого письма можно прочесть, почему Врангель не предложил Шульгину войти в его правительство. Тот был слишком принципиальным «антиукраинцем», что могло явно озлобить Петлюру и Махно.

Спустя три дня после встречи с Кривошеиным, у которого воевали четыре сына и двое из них погибли, Шульгин провожал Лялю в полк, на войну.

Он сидел с сыновьями на Приморском бульваре, что-то говорил, и дети что-то отвечали, смотрели на проходящих красивых женщин и мужчин в светлых одеждах с загорелыми лицами. Потом он напишет об этих минутах: «Все слабое вымерло в ужасах гражданской войны, остались самые сильные и выносливые».

Сыновья хмуро глядели на яркую толпу, она им не нравилась. Они не забыли гибели Василида, Ледяного похода, стесселиады, смерти товарищей, своих обмороженных ног, бегства от одесских чекистов. Через день-другой один из них снова будет воевать…

Их настроение передавалось отцу.

Да, нельзя предаваться неге. Там, за узким бутылочным горлышком Перекопа, не прекращается война Русской армии Врангеля с Красной армией.

Василий Витальевич и Димка попрощались с Лялей. Навсегда.

Теперь с ним остался пятнадцатилетний Дмитрий, который вскоре поступит в Морской кадетский корпус и пойдет своей непрямой дорогой. Екатерина Григорьевна находилась в Одессе, о ней ничего не было известно.

То, что произошло дальше, похоже на приключенческий роман. 42-летний Шульгин по собственной воле решил участвовать в безнадежном деле, из которого не должен был выйти живым. Может быть, у него был один шанс из ста, и то едва ли.

Как ни странно, у Василия Витальевича в Севастополе не нашлось никаких значительных дел. Газета? К журналистской работе его не тянуло, написал всего две статьи и больше не захотел. Вообще, здесь почти все газеты были левыми, как и городское самоуправление. Единственной качественной газетой была «Великая Россия». Прибывший в Севастополь старый товарищ Шульгина еще по Думе Никанор Васильевич Савич отмечал, что кадетская пресса «…десятками лет была в оппозиции и не могла сразу переменить свои привычки. Все время оттенялись лишь слабые места, лишь ошибки, только промахи» [424] .