Святослав Рыбас - Василий Шульгин: судьба русского националиста

По существу Гражданская война закончилась, и всем белым надо было искать новый путь для дальнейшего существования. Но о каком новом пути можно было думать, если вся их жизнь осталась там и ее крушение невозможно было признать?

1-я армия под командованием Кутепова была свернута в корпус и размещена на Галлиполийском полуострове, протянувшемся с севера на юг узкой полосой в 90 километров вдоль европейского берега пролива Дарданеллы, казаки — в лагерях возле селения Чаталджа и на острове Лемнос. Корабли Черноморского флота французы реквизировали в счет своих затрат и направили в тунисский порт Бизерта. Туда же был вывезен Морской кадетский корпус, в котором находился и Дмитрий Шульгин. А где был Вениамин — неизвестно.

Теперь белая армия становилась никому не нужной и даже опасной своей непредсказуемостью.

Врангеля к войскам не допускали. 8 декабря 1920 года в интервью газете «Сегодня» он высказал неприемлемую для союзников позицию: «Никогда не соглашусь играть роль Петлюры или Скоропадского». Армия должна была сохраниться «как ядро будущей русской армии».

Прибыв в Константинополь, Шульгин нашел многих своих знакомых и соратников. Но где Вениамин? Никто не знал. И тогда он направился в Галлиполи, к генералу Кутепову.

О легендарном Галлиполийском лагере надо сказать особо.

В конце ноября под мерную дробь барабанов войска высаживались с кораблей на пристань полуразрушенного после бомбардировок английского флота в 1915 году городка Галлиполи. Горнисты играли «сбор». Солдаты и офицеры в коротких английских шинелях шли под дождем. Их сопровождали французские солдаты, чернокожие сенегальцы. Картина была печальная. В Галлиполи высадилось 28 183 человека, среди них были женщины и дети. Вначале войска устроились в двух длинных сараях на окраине городка. Вместо крыш над головой — небо. Это временное пристанище угнетало еще больше, чем бездомность. Городок превратился в толкучку. Бродили хмурые люди в шинелях, собирали щепки для костров и продавали на базаре разные вещи. Чести старшим не отдавали, считая армию мертвой. Еще несколько дней, и от армейской организации останется враждебная всем толпа. Всё дозволено! Этот хаос безначалия расползался даже в штабах, где из-за недавней реорганизации большинство начальников не знали своих новых подчиненных, а многие офицеры потеряли свои должности и стали рядовыми.

Кутепов был единственным, кто мог что-то изменить. Он видел всё: и тифозных больных, и ослабевших женщин с детьми, и развалившиеся сапоги солдат. Надо было поскорее построить лагерь, чтобы защититься от дождя и ветра. Но строительство должно было основываться на чем-то понятном для всех, а не только на одной мысли спасти собственный живот. Самоспасение было прямой дорогой к полному разложению, когда из-за кружки воды можно было идти прямо по головам больных и ослабевших.

Кутепов строил не поселок беженцев, а военный лагерь по российской военной традиции. У него в руках было только одно сильнодействующее средство: требование полного подчинения воинскому порядку. Он написал в приказе:

«Для поддержания на должной высоте доброго имени и славы русского офицера и солдата, что особенно необходимо на чужой земле, приказываю начальникам тщательно и точно следить за выполнением всех требований воинской дисциплины. Предупреждаю, что я буду строго взыскивать за малейшее упущение по службе и беспощадно предавать суду всех нарушителей правил благопристойности и воинского приличия».

Кутепов заявлял этим, что не отпускает их души, что он не даст им разложиться, как бы они ни хотели уйти, уползти из-под тяжкой длани долга.

Какие у него были средства? Гауптвахта в старой генуэзской башне, куда сажали под арест, а также наказания, определяемые уставом внутренней службы, военно-полевой суд. Все это — принуждение. Но как мало одного принуждения для того, чтобы влить в безвольную человеческую массу духовную силу! Особенно у русских, для которых ругать начальство всегда было одним из привычных способов самовыражения. Усилия Кутепова воспринимались большинством с недовольством, как игра в солдатики. У него было только одно безотказное средство — собственная воля и нравственная сила. С утра он обходил Галлиполи и лагерь, следил за работой, налаживал ее, поддерживал дух работавших. Он всегда был подтянут, тщательно одет и уверен в себе, будто за ним был не корпус эмигрантов, а его родной Преображенский полк.

Да, дух был не сломлен. Вскоре после перебазирования в Галлиполи сенегальский патруль арестовал двоих русских офицеров за то, что они шли по базару и громко пели. При аресте офицеры сопротивлялись, их избили прикладами до крови. Комендант лагеря и начальник штаба корпуса генерал-лейтенант Б. А. Штейфон, как только узнал об этом, тотчас явился к французскому коменданту и потребовал освободить офицеров. Майор Вейлер отказал и вызвал караул, подкрепляя свой отказ. Тогда Штейфон вызвал две роты юнкеров Константиновского военного училища и двинул их на комендатуру. Сенегальцы разбежались, бросив два пулемета. Юнкера освободили товарищей из заточения, и с тех пор французы перестали высылать свои патрули в город.

Юнкера, когда проходили строем мимо французской комендатуры, весело выдавали песню на стихи поручика Михаила Лермонтова:

Лагерь строился по правилам устава внутренней службы. Ставились полковые палатки, полковые церкви, грибки для знамен и часовых, линейки украшались песком и камнями. Перед каждой воинской частью из дерна и песка выкладывали двуглавого орла.

Трое суток ставили палатки, ночуя под открытым небом. Поставили палатки, вырыли землянки, сложили очаги из камней и кирпичей. Устроились. Упали на землю, не боясь ни простудиться, ни отойти в мир иной. Но Кутепов снова поднял, приказав каждому построить себе койку и набить матрас морскими водорослями или сухой травой. Он не давал ни времени для самокопания, ни права болеть.

День начинался в 6 часов утра призывом трубы. Все бежали к колодцам, умывались ледяной водой, затем — назад, надевали шинели и строились на линейку. «Смирно! Равнение налево!», «Господа офицеры!», «Здорово, молодцы!» Горнист играет «На молитву», и через минуту все поют молитву. По окончании — в наряды: собирать вереск для походной кухни, рыть ямы для нужников, нести из Галлиполи мешки с хлебом и крупой. В 14 часов — учение, долгое и утомительное. В 17 часов — обед, потом снова учения и караулы. В 19 часов — вечерняя молитва. И после наступал желанный отдых.

В конце ноября произошло событие, еще более отягчившее положение русских. Премьер-министр Франции Ж. Лейг заявил в парламенте, что склонен разрешить торговлю с Советской Россией, а после поражения генерала Врангеля Франция считает себя свободной от всяких обязательств и только по гуманным соображениям будет поддерживать эвакуированных солдат.