Святослав Рыбас - Василий Шульгин: судьба русского националиста

К тому же Врангель упразднил деникинский малоэффективный ОСВАГ, а «все дела о печати» передал в ведение начальника гражданского управления: «Пусть судят власть по ее действиям». При этом пропаганду населения стали вести (неумело) штабные офицеры дивизий и корпусов.

Впрочем, всё решалось не в редакциях, а на полях Таврии и под Каховкой.

Шульгин продолжил попытки спасти Филиппа Могилянского и попросил Врангеля не расстреливать одного большевика, уличенного в шпионаже. От своего имени Василий Витальевич отправил радиограмму: «Через председателя Одесской Чрезвычайной Комиссии председателю Совнаркома Украины Раковскому.

„В Севастополе военным судом приговорен к смертной казни такой-то. Предлагаю обмен на арестованного Одесской Чрезвычайной Комиссией такого-то. В случае согласия об условиях телеграфировать туда-то. Подпись“».

Радиограмма была принята, и Шульгин с надеждой ждал ответа. Прошел день, другой, третий. Ответа все не было. («Потом напряжение стало спадать и, наконец, надежда погасла, Тогда я решил действовать другим путем…»)

Его решимость действовать напролом подстегнула встреча с Леной, женой Филиппа. Она добралась в Севастополь морем из Варны, нашла Василия Витальевича на пароходе «Рион», где ему была выделена каюта, и стала расспрашивать о муже. А что он мог сказать? («Всю ночь она билась у меня в руках… Ах, проклятый мир — ты слишком жесток…»)

На следующий день Шульгин и Владимир Лазаревский, тоже его племянник, перешли на другой пароход, который должен был идти на Тендру. С небольшими затруднениями (офицерам-пассажирам и Шульгину пришлось погрузить на борт дрова) дошли до острова.

На Тендре ждало новое приключение, определившее впоследствии всю жизнь нашего героя.

Сидя в уютном кожаном кресле в кают-компании крейсера «Корнилов», Шульгин сквозь раскрытые двери услышал, как один молоденький офицер рассказывал о двух задержанных большевистских разведчиках, которых здесь, на маяке, признали «шпионами и жидами»: «Разрешите доложить… Он уже сознался, что он жид… Я думаю, что его надо бы пороть до тех пор, пока он ее не выдаст. Она тоже шпионка — это ясно…»

Шульгин вышел на мостик. Вдоль борта крейсера медленно двигалась рыбацкая шаланда, на корме сидела загорелая молодая женщина в красной косынке — шпионка.

Шаланда пришвартовалась к небольшому пароходу «Скиф».

Шульгину стало любопытно. Во-первых, неужели это шпионка? Если да, то у нее можно выведать какие-нибудь сведения.

В его незамысловатом описании можно между строк уловить, что она ему понравилась.

«Она сидела за столом в маленькой кают-компании „Скифа“ и с аппетитом кушала жареного поросенка… Видно, голодная…

Я извинился и подошел к столу. Она встала, и так мы остались стоять… Это было молодое существо… сильно загорелое, с выразительными губами… еще жирными от поросенка…»

Определенно понравилась!

Она была напугана, глядела с надеждой и вдруг спросила: «Вы не редактор „Киевлянина“?»

И оказалось, что еще в 1917 году она с сестрой дарила ему букет, а эта ее сестра в Одессе (вдруг вспомнилось!) недавно помогла Шульгину в «азбучных» делах. Это была дочь генерал-майора Мария Седельникова.

В это время из Севастополя пришла радиограмма, подтвердившая «шпионство» Марии Седельниковой. Если бы не Шульгин, ее бы расстреляли. Спустя много лет она рассказала о своем белогвардейском прошлом Николаю Брауну, добровольному помощнику престарелого Шульгина, который передал ее историю так: «Мария Дмитриевна была пулеметчицей у Корнилова и Врангеля. Интересно, что когда она пришла записываться в Добрармию к генералу Алексееву, то спросила: „Из какого оружия можно больше убить большевиков?“ Ей ответили: „Девушка, вы так молоды! Идите домой! Это не то, чем вам надо заниматься в жизни“. — „Я хочу защищать Россию!“ И тогда, иронизируя, ей сказали: „Из пулемета, конечно“. Она поняла это буквально. Пулеметчицей Мария Дмитриевна прошла всю Гражданскую войну» [425] .

Не случайно Василия Витальевича однажды назвали «реакционным романтиком», его романтизм (называйте это как угодно) выразился и в попытке освободить Филиппа Могилевского. Попытка не удалась. Сначала на шлюпке офицерская команда Шульгина высадилась вблизи Одессы для разведки, затем во второй фазе операции, когда он должен был забрать своих людей, разыгралась буря, едва не потопившая утлое суденышко. На допросе в 1945 году он про Одесскую ЧК благоразумно не говорил. «При содействии Врангеля я из Севастополя снова выехал на остров Тендра и оттуда пытался принять меры к вывозу из Одессы жены и других родственников. В связи с тем, что поездку за женой я предпринял на шаланде, она окончилась серьезной неудачей. Разыгравшимся штормом шаланда была выброшена на румынский берег, и в Одессу я не попал. С этого момента началась моя эмиграция» [426] .

Начало эмиграции: Константинополь, Галлиполи. — Поиски сына. — Врангель пытается объединить всю эмиграцию. — Поразительный прогноз Маклакова. — Русский совет против Совета послов

В ноябре 1920 года Русская армия генерала Врангеля, свыше 143 тысяч человек на 126 судах, в организованном порядке эвакуировалась из Крыма в Турцию. Среди них было много разных людей — и знатных, и незнатных.

Мы обратим внимание на символическую фигуру — это генерал-майор Петр Никитич Буров (1872–1954), потомок Ивана Сусанина по женской линии. Имя Ивана Сусанина было легендарным в Российской империи, означало неразрывную связь Романовской династии с народом. Теперь эта связь лопнула.

Петр Никитич окончил Николаевскую академию Генерального штаба, служил в Туркестане, Персии, Хиве, Бухаре, Афганистане. Участвовал в Русско-японской войне, являлся командиром 37-го пехотного Екатеринбургского полка, был тяжело ранен. Среди его наград — орден Святого Георгия и Георгиевское оружие. В Первой мировой командовал дивизией, служил начальником штаба 5-го армейского корпуса, начальником штаба Особой армии. В 1918 году был мобилизован в Красную армию, бежал к генералу Деникину. В Галлиполи являлся начальником Александровского военного училища. В 1922 году, после эвакуации Русской армии из Турции, в Свищеве (Болгария) на него было совершено покушение: ранен ножом в руку и бок. В 1925 году переехал во Францию в город Нильванш, был участником строительства православного храма, Русского дома, школы и библиотеки. Член Русского общевоинского союза и Общества галлиполийцев. Умер в 1954 году в американском Балтиморе [427] . (Эти сведения в 1990 году сообщила автору вдова генерала Нина Федоровна Бурова, подарив свою книгу.)

Шульгину после Румынии путь в Россию уже был закрыт. В декабре 1920 года он направился в Константинополь, который в это время был наводнен русскими беженцами.