Игорь Синицин - Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя

— Ребята, — обратился NN к гостям, — тогда разбейте наш спор с Игорем: я поеду сейчас за пивом, но сначала отвезу Игоря на его будущую квартиру в Ердет (так назывался жилой район за Олимпийским стадионом) и оставлю его там… Спор в том, что если он самостоятельно найдет за час дорогу от этой квартиры до моего подъезда, то я ставлю ему ящик коньяку… Если не найдет и ему придется звонить нам, чтобы мы его выручили, ящик коньяка он поставит на следующей коллективной рыбалке… Согласен?

— NN, вы меня пугаете! — притворно озаботился я. Но потом дал публично согласие на спор.

Минут за двадцать, нарочно петляя по хорошо знакомым мне улицам Стокгольма, шеф привез меня к дому, стоящему напротив школы, где я учился за двадцать лет до этого в пятом и шестом классах. Сделав мне ручкой, он отправился за пивом.

Я же, вспомнив стокгольмское детство, ринулся к его квартире практически по прямой, через скверы и проходные дворы… Одним словом, я был у подъезда дома шефа ровно через пятнадцать минут, когда он еще не вернулся с закупок.

Коллеги открыли мне через домофон дверь, засекли время и подозрительно уставились на меня.

— Как ты так сумел? — задал вопрос Юра Голошубов. — Небось Саша высадил тебя рядом со своим домом?..

Я скромно потупил глаза.

— Я очень долго учил карту Стокгольма в Москве, а теперь ориентируюсь здесь, как птичка по магнитному полю Земли.

— Ну ты даешь, Синицин! — восхитился Голошубов. Надо ли добавлять, что выигранный у шефа ящик коньяка я так и не получил за все время моей командировки в Швецию. NN был вообще довольно своеобразным человеком. Хотя он имел большой чин и занимал высокооплачиваемую должность, с первого взгляда было видно, что из-за маленького росточка и тоненького голоса он страдает комплексом неполноценности. Обувь он носил только сделанную на заказ, с особо толстой подошвой и высокими каблуками. Везде он таскал с собой толстую папку, в которой, по идее, должны были лежать кипы деловых бумаг. Но папка была набита только макулатурой, и он подкладывал ее на сиденье автомобиля, прежде чем сесть за руль. Но даже и в такой позиции его голова еле-еле возвышалась над баранкой руля. Это дало повод пошутить одному из советников посольства о том, что он увидел на улице чудо — зеленая «Волга» ГАЗ-21, принадлежавшая бюро АПН, «ехала без водителя!..». Только вблизи этот дипломат убедился, что «под рулем сидел NN…».

Черты его лица были правильны и даже скорее красивы, чем неприятны. Но водянистые серые глаза почти все время были широко раскрыты, словно он удивленно таращился на мир. Прическа типа «заем», когда пук волос отращивают над ухом и пытаются прикрыть им лысину, причесывая его к другому уху, при его маленьком росте практически не приводила к маскировке ее, поскольку все смотрели на него сверху вниз и видели через набриолиненные редкие пряди блестящее белое темя. Приятный тенор, который в минуты его волнения срывался на детскую писклявость, и изрядная музыкальность позволяли ему в компании на какое-то время становиться центром внимания, когда он исполнял под гитару оперные арии и романсы. Женщины млели, а он любовно таращил на них свои водянистые глаза.

У NN было четыре дочери, и он сам шутил по этому поводу, что все пытался сделать мальчика, но теперь оставил эти попытки. Старшая, студентка на выданье, приезжала однажды в Стокгольм и была весьма мила. Самая юная еще училась в младшей школе, но, закончив четвертый класс в посольской школе в Швеции, уехала с мамой в Москву, под крылышко старших сестер. Мой шеф был очень озабочен сбором для них, особенно старшеньких, приданого и потому отлично знал все адреса магазинов и сроки сезонных распродаж удешевленных товаров. Жена его на эти дни приезжала в Стокгольм, а остальное время проводила в Москве. Шеф давно, видимо еще в первой своей командировки, до Швеции, привык жить один и овладел многочисленными рецептами дешевого питания. Так, однажды на рыбалке он дал мне рецепт вкусного и питательного блюда. Имея в виду рыбную ловлю, которой усиленно занималась вся мужская часть советской колонии в Швеции, как и в других Скандинавских странах, лежащих на берегах богатых рыбой морей, не только для удовольствия, но в большой степени и для сокращения расходов на питание, NN говаривал: «Ведь что такое обед советского командированного в приморских столицах? На закуску рыба, потом уха, на второе — жареная рыба, а на третье — рыбный кисель… И тогда можно привезти домой автомобиль!»

Его рецепт состоял в следующем: не выбрасывать при ужении рыбы даже самую маленькую рыбешку. В стокгольмских водах ее ловилось несметное количество, так что рыбак был всегда с уловом. По дороге надо захватить из магазина лук, морковку и дешевую томатную пасту. Самую мелкую рыбешку не надо даже чистить и потрошить. Весь улов выкладывается в гусятницу, вместе с нарезанным луком и морковью, туда же добавляются томатная паста и чуть-чуть растительного масла. Гусятница ставится в духовку и, когда в ней забулькает, томится на самом маленьком огне не менее четырех часов. Через четыре-пять часов чешуя и рыбные кости делаются мягкими, а все блюдо — похожим на московские консервы «судак в томате». NN утверждал, что такая гусятница с рыбными консервами может стоять в холодильнике не меньше недели, а на столе всегда есть закуска и второе блюдо, особенно хорошее с горячей картошкой.

Первые дни я много ходил пешком по шведской столице, вместо курьера разнося почту по редакциям. Наш шведский экспедитор был в отпуске, а мне хотелось поближе познакомиться с уличным движением, тем более что оно было тогда в Швеции левосторонним, как в Англии до сих пор.

Я внимательно вглядывался в толпу на улицах, видел много раскованной молодежи, старичков, едущих по своим делам на велосипедах. Двухколесных машин, двигаемых мускульной силой, за минувшие два десятилетия стало в несколько раз больше, чем в военные годы, когда нейтральная Швеция испытывала большие трудности с горючим. Но и автомобилями оказались забиты все центральные улицы. Особенно много было машин прославленной шведской фирмы «Вольво», которые уже тогда стремительно вышли на мировой автомобильный рынок.

Естественно, что эти и другие маленькие детали жизни Стокгольма несколько смягчили настороженное отношение к гордецам шведам. Начиналась вольная жизнь международного журналиста. С восьми утра до трех дня я корпел над материалами АПН в помещении бюро и тесно общался с переводчиками наших опусов на шведский язык, занятых в штате бюро. Они были поголовно членами Компартии Швеции. Это были замечательные ребята, в большинстве своем чуть старше меня. Они блестяще знали русский язык, некоторые провели по нескольку лет в Москве, работая переводчиками и шведскими дикторами на иновещании. В этом коллективе было очень приятно работать. Должен признаться, я и тогда уважал зарубежных коммунистов из неправящих партий значительно больше, чем многих своих начальников по КПСС. Ведь они жили и боролись за свои взгляды в условиях, как правило, враждебного окружения даже в самых демократических странах, таких, например, как Швеция. Они подвергались дискриминации при приеме на работу в государственные учреждения, частные фирмы и муниципальные учреждения. Уже тогда многие из них резко критиковали некоторые аспекты внутренней и внешней политики КПСС. Их взгляды стали позже называться «еврокоммунистическими». Но хотя шведская партия раскололась на две — верную Москве и еврокоммунистическую, наши сотрудники организационно остались в промосковской фракции, хотя их взгляды не всегда соответствовали официальной линии их ЦК.