Лина Войтоловская - Мемуары и рассказы

Но самое интересное было вечером. Лёжа в постели, Петька слушал рассказы о том, какие на свете есть замечательные города, какие в них люди живут, какие строят на Волке платины и электростанции. От дяди Пети он узнал и про то, что мать стала учиться управлять трактором и скоро сможет и его, Петьку, научить водить эту машину, Всё, всё на свете было и интересно и хорошо!

И вот пришла суббота, и мать снова приехала домой.

С особым, новым для него чувством уважения и заинтересованности посмотрел на неё Петька. Вот она какая, сама умеет трактор водить!

Шел дождь, и они не могли накрыть стол под шелковицей, как в ту субботу. Петьку это огорчило. Он уныло приплелся в комнату жильца, присел к нему на кровать.

Несколько раз Петька заглядывал в кухню к матери, но она не обращала на него внимания, не отвечала на его вопросы.

Мать зачем-то открыла давно не открывавшийся сундук и, наклонившись, рылась в нём., вытаскивая и рассматривая какие-то лоскутки и тряпки. Петька совсем загрустил и вернулся в комнату жильца. Тот дремал, и Петька боясь разбудить его присел на табуретку у окна, уныло наблюдая, как жирные капли прыгают по луже, образуя скучные пузыри. Так просидел он долго, слушая как на кухне мать плескалась водой, подтирала пол расставляла посуду.

Потом он услышал, как из соседней комнаты голос матери:

– Я ужин собрала. Пожалуйте.

Дядя Петя поднялся, будто вовсе не спал, и прошел на кухню. За ним побежал Петька и, пораженный, остановился на пороге. Мать сидела за столом в чистой белой кофточке, без своего неизменного серого платка на голове. И Петьке показалось, что никогда он не видел ее такой нарядной. Он увидел всё её лицо и голову, золотистые, как у Петьки, мягкие волосы, ее высокий, совсем не загорелый и по сравнению со щеками казавшийся таким белым лоб, ее маленькие уши. И на лице этом, новом и милом, было совсем не такое угрюмо-озабоченное выражение, а какое-то смущенное, доброе и немного детское.

Секунду Петька стоял пораженный новым видом матери, потом непонятно почему ему захотелось расплакаться, но он не заплакал, а, наоборот, засмеялся, бросился бегом через комнату и с разбегу уткнулся головой к ней в колени и зарылся лицом в юбку.

Потом Петька всё-таки заплакал. Мать нагнулась к нему, ласково провела рукой по его вздрагивавшей спине и сказала, с запинкой и с трудом произнося его имя:

– Ну, что ты, Петенька?…

Она глянула а жильца, и в синих глазах мелькнула на мгновение необычная для неё влажная теплота…

Петька уснул задолго до того, как мать и дядя Петя поднялись из-за стола. Он не слышал, как мать разделась, тихонько прилегла рядом и притянула к себе его тяжелую сонную голову. Он спал, и снился ему огромный шаранчик, пойманный им наконец в затоне.

Ни света, ни теней. Все было зыбким, нереальным.

Белая ночь пролетала над заливом, стирая границы между небом водой и землей. Ни света, ни теней. Всё было зыбким, нереальным. Кривая сосна росла на пригорке у верхней кромки песка. Ольга прижималась к ней спиной, стараясь впитать дневное тепло, отдаваемое деревом.

Неслышный ветер покачивал крону, и где-то в глубине ствола возникал легкий вздох, вызывая холодок одиночества, ощущение затерянности в этом струящемся.

Стало прохладно. Ольга опустилась на игливо, натянула куртку на колени, но теплее не стало. Идти ей было некуда – до последнего автобуса, который должен был везти ее в город, оставался еще час, а возвращаться в тот дом, к тому человеку, ради которого она сегодня утром приехала из далекого сибирского городка, она не хотела. Почему? Что случилось? Нет, лично ее он ничем не обидел. Наоборот, был с нею изысканно, даже как-то подчеркнуто вежлив. Может быть, по его письмам она представляла его себе другим? Возможно. Но нет, не потому…

Глядя на блеклое море, что плоско лежало у ее ног, Ольга со смутным чувством вспоминала подробности заочного знакомства со старым ученым, их переписку.

Отдельные фразы из его добрых писем, постоянные приглашения приехать провести отпуск «в моем огромном, пустом доме» – как все это не походило на то, что она увидела сегодня, услышала в его сердитом, неприятном голосе! А ей так хотелось думать только о том хорошем, что внес он в ее жизнь…

Десять лет назад Ольга разошлась с мужем. Расстались они мирно, не ссорясь; просто оба поняли, что если они когда-то и любили друг друга, то сейчас отношения уже выветрились и дальнейшая совместная жизнь обоим будет в тягость.

Несколько лет они вместе проработали в школе, преподавали литературу, но после развода Ольге не захотелось там оставаться; не захотелось ежедневно встречаться с мужем, с друзьями-педагогами, не одобрявшими их развод. Уйдя из школы, она устроилась старшим библиотекарем в городскую библиотеку.

Она не торопилась заводить новых друзей и постепенно привыкла к одиночеству, поначалу не очень ее тяготившему. Чтобы помочь читателям в выборе книг, да заодно и заполнить внутреннюю пустоту, вернее, огромное пространство духовно свободного времени, Ольга стала много читать. Все подряд, без разбора – прозу, поэзию, книги по теории литературы. Как-то попался ей объемистый том об Александре Блоке. Она была искренне удивлена, что так много можно написать об одном поэте. Еще больше ее поразило, как тонко и умно исследователь доказывает, сколько мудрых мыслей может вместить одно поэтическое слово!

Раздобыла другие книги этого автора и прочла их все. И вдруг поняла – этот незнакомый человек, старый, мудрый писатель, научил ее тому, чего она попросту никогда не умела – он научил ее думать!

Это открытие настолько растревожило ее, что как-то вечером, сидя в своей одинокой комнате, она написала ему длинное, откровенное письмо. Обо всем – и о поэзии, о его книгах, о своем одиночестве и даже о том, что разошлась с мужем.

Ответа она не ждала.

Но он пришел.

И очень скоро.

Мелким, чуть кокетливым – буковка к буковке – почерком, он писал:

«Рад, рад Вашему письму, уважаемая Ольга Николаевна! Вот беда – к старости мы все становимся сентиментальными. Признаться, прочел Ваше милое послание и пустил слезу! А сегодня у меня особенно грустный день. Была у меня маленькая книжечка с телефонами и адресами друзей, я всегда носил ее с собой. А вот сегодня понял – она мне уже не нужна: ни писать, ни звонить больше некому. Буду теперь писать Вам. Да и Вы меня не забывайте. Право, я искренне обрадовался новому корреспонденту!»

И подписался тоже чуть кокетливо: «Ваш благодарный Старик» (с большой буквы).

С той поры она обращалась к нему только так: «Старик».

Писали они друг другу часто, не дожидаясь ответа на свои письма, тогда, когда возникала потребность поделиться мыслями, мнением о прочитанной книге, рассказом о незначительных событиях (Старик называл их «обыкновенные необыкновенности»); словом, это была настоящая дружеская переписка. Но в последний год его письма стали приходить реже. И более настойчиво он приглашал ее приехать, провести у него хотя бы несколько дней. В одном из писем Ольгу особенно огорчила фраза: