Лина Войтоловская - Мемуары и рассказы

А невысокий, плотный человек медленно, с трудом шел по лестнице вниз, и шаги его были странно неритмичными – один тупой, громкий, другой легкий, скользящий.

И Ольга увидела – у бородача вместо ноги был тяжелый, неудобный протез. В падавшем откуда-то блеклом луче мелькнуло его лицо: оно было сдержанно-спокойным и грустным, словно он жалел разбушевавшегося старика.

Ольга вскочила, бросилась к выходу – нельзя, нельзя, чтобы бородач увидел ее и понял, что она все слышала! Ей стало почему-то нестерпимо стыдно, будто она только что присутствовала при чем-то нехорошем, о чем никто посторонний не должен знать.

Она почти бежала вниз по опустевшей дачной улочке, перебежала шоссе и остановилась только тогда, когда увидела тусклую плоскость моря и слабо желтеющий песок неширокого пляжа. Она прижалась к придорожной сосне, потом опустилась на мягкие, теплые иглы… Было тихо, тихо. Даже волны, едва набегая на берег, казалось, сознательно сдерживали свой однообразный шелест.

И вдруг эту тишину разорвал многоголосый собачий лай… Старик медленно спустился с крыльца. На нем было длиннополое черное пальто.

Палку, как всегда, он держал обеими руками сзади, концом вверх. Как только вышел за калитку, поселковые собаки тотчас встретили его яростным лаем.

«Опять, черт их подери!.. Говорят, собаки чуют недобрых людей. А я какой? Злой? Да нет, пожалуй…»

Дачи по обе стороны улицы казались пустыми – свет еще не зажигали, а рычание и лай заглушали голоса.

«Как будто одни собаки живут в этом поселке! – досадливо думал Старик. – Сколько лет хожу здесь – и всегда под этот отвратительный аккомпанемент! Что я им такое сделал?»

Всякий раз ему хотелось броситься бежать и как можно скорее оказаться по ту сторону шоссе, у моря. Но сдерживая себя, он нарочно шел медленно, размеренно, постукивая палкой по прямым плечам.

«А куда подевалась эта дамочка со стихами? Неудобно получилось… Впрочем, шут с ней! Мало ли таскается ко мне графоманов, мнящих себя Пушкиными или, по крайней мере, Есениными!..»

А собаки все лаяли, рычали, остервенело кидались на заборы. Их необъяснимое неистовство раздражало его, даже пугало.

«Может, и правда, я вовсе не так уж хорош, как себе кажусь?»

Конечно, думал он, каждый человек совершает стыдные поступки, которые мучают его потом всю жизнь. Сколько лет прошло, а он всякий раз испытывает почти физическую тошноту при воспоминании о том, как вместе с какими-то неизвестными деятелями подписал статью, поносившую великолепного поэта.

«И где? В какой-то вонюченькой курортной газетке! В редакции почему-то отвратительно пахло полынью. Ни лица редактора, ни тех людей я не запомнил. А вот же до сих пор помню запах полыни… И еще…»

И еще – разрыв со старым, умным другом в момент, когда тот впал в немилость. Потом, когда все схлынуло, – друг не захотел с ним видеться. А на похоронах его Старик рассказывал об их старой дружбе, об уважении к покойному, говорил о том, что все, кто любит литературу, долгие годы будут изучать его замечательные книги…

Когда Старик ступил на шоссе, собаки, наконец, перестали бесноваться.

Он облегченно вздохнул, но тотчас же зябко поежился: возвращаться-то придется опять через собачий строй…

Он перешел шоссе, начал спускаться к морю.

Ольга услышала, как скрипнул песок у него под ногами, и испуганно вскочила.

Но он ее не заметил. Сошел к самой воде и зашагал твердым, размеренным шагом опытного ходока.

Ольга хотела было окликнуть его, но что-то ее удержало. Она смотрела на его упрямую спину, на сцепленные сзади руки с торчащей вверх палкой и досадовала на себя:

«Напрасно я приехала! Лучше было бы, как он просил, переслать все почтой…»

А он шел, не глядя под ноги, чуть закинув голову, и думал печально и немного отрешенно о том, будут ли помнить его книги?

«Не написал я такой книги, чтобы сама вошла в сердце. Не смог… И теперь уже не успею… А этот бородач? Он… он-то, пожалуй, еще успеет!.. Ну, хватит! Пора домой. Завтра вставать чуть свет – придет курьер за версткой, а у меня не готово… Засну ли? Черт бы побрал эту проклятую белую ночь!»

Ольга все смотрела ему вслед, не решаясь ни уйти, ни окликнуть. Внезапно ей стало неловко, словно она подглядывала за ним из-за угла. Отвернулась. Далеко слева, на вытянутой в море косе, маячило какое-то здание. Ольге показалось, что оно вот-вот сдвинется и поплывет к ней по светлой воде.

Когда она снова поглядела в ту сторону, куда ушел Старик, на берегу уже никого не было. Только темные, ровные следы на влажном песке. Но и их вскоре смыли неслышные волны…

Ночь она провела в зале ожидания, сидя на жесткой скамье. Иногда она задремывала, но быстро просыпалась, томясь от запаха пыли, мокрых пеленок, сонного дыхания людей.

Дождалась открытия кассы. Билет достался ей легко – мало кто в это весеннее время торопился попасть обратно в зиму. Вышла на вокзальную площадь. До отхода поезда оставался свободный, длинный день. Она многое успеет посмотреть, может быть, даже удастся попасть в Эрмитаж или Русский музей…

Под вечер она забрела в маленькое, полупустое кафе и долго сидела над стаканом жидкого чая. Ее слегка мутило от усталости и запаха булькающих в котле сосисок.

«Пора на вокзал, – убеждала она себя, – скоро поезд». Но все сидела и сидела, бездумно глядя в окошко. Наконец, заставила себя выйти.

Тихий трамвай, легко покачиваясь, вез ее по длинному проспекту. Может быть, она дремала? Но нет, она видела все – и дома, и буйную сирень скверов, и гранит набережных, и тусклый блеск реки, но ни на чем уже не могла задержать внимания. Ей казалось, что с той минуты, как вчера утром она сошла с поезда, время сделалось неподвижным, слилось в монолитный брусок; это она скользила мимо него…

Трамвай повернул и стал мягко подниматься на мост. И вдруг на противоположном берегу она увидела одинокую стройную колоколенку, зажатую между квадратными громадами домов какого-то нового района. Колоколенка жила своей отдельной, самостоятельной жизнью; она была так стройна и легка, что даже скучные коробки из бетона и стекла не смогли ее изуродовать. Она мелькнула и исчезла за изгибом набережной, но этот короткий миг, когда в последний раз мелькнул ее купол, был для Ольги мигом открытия. Чего? Она сама еще не знала. Но время снова стало временем подвижным, даже стремительным, и горькое разочарование от поездки куда-то отступило. Еще бился в памяти визгливый крик: «Я желаю вам горя, настоящего горя!», но впечатления дня уже заглушали его, и медленно проступало радостное ощущение, что этот город, его дворцы, памятники, темная Нева, торжественно-строгие площади и белая ночь над заливом останутся с нею навсегда…