Лина Войтоловская - Мемуары и рассказы

– Поезда ходят часто, если вы захотите повидаться, в любое время можете приехать. Да и Алексей будет, конечно, вас навещать… Может, когда-нибудь захватит и Павлика…

Молчание становилось все плотнее, почти ощутимо давило на плечи Натальи Ивановны и Алексея.

– Я записала его в школе сразу на продленный день. Вас ведь не будет, мы целый день на работе, зачем ему болтаться одному? – продолжала Лидия. Она понимала, что говорить всего этого не следует, но все больше раздражаясь молчанием свекрови, уже не могла сдерживаться.

А Наталья Ивановна думала с горечью:

«Ясно, я ей больше не нужна… балласт в доме…»

Однажды невестка уже преподнесла свою версию ее судьбы как окончательную, обжалованию не подлежащую. Сегодня было то же.

– Вы не беспокойтесь, Наталья Ивановна, с оформлением все обстоит очень просто – вам надо будет только написать два заявления: одно в собес, другое в домоуправление о переводе комнаты на имя Алексея. Задержки не будет, я всюду уже договорилась.

Наталья Ивановна изо всех сил старалась сдержаться, не показать, как все это для нее мучительно. Продолжала молчать, боясь выдать волнение. И внезапно, пришла ей в голову спасительная мысль, на секунду отодвинув обиду:

«А может, это вовсе не так уж плохо? По крайней мере, не буду ее ни видеть, ни слышать… если не захочу. А я, клянусь, не захочу!»

Эта мысль почти успокоила ее.

– Хорошо. Я согласна, – сказала Наталья Ивановна.

– Вот и чудненько! – тот час облегченно отозвалась Лидия. – Завтра же возьму отгул, отнесу заявления, соберу кое-какие ваши вещи…

Как ни старалась Наталья Ивановна убедить себя, что все не так уж плохо, голос все-таки дрогнул…

Действительно, всё произошло настолько быстро, что Наталья Ивановна даже как следует погоревать не успела – через три дня она уже получила свой «вид на жительство» и в тот же день растерянная и подавленная, выехала в Покровское. Сын проводил ее, молча дождался, пока она оформляла документы, помог ей водвориться на новом месте, поцеловал и уехал.

Наталья Ивановна с удивлением оглянулась – все было не так плохо, как она себе представляла. Ей повезло – поместили ее, правда, в очень маленькой, но отдельной комнате. Стояла здесь деревянная кровать с пружинным матрацем, небольшой письменный стол, еще столик для еды и к радости и удивлению новой жилицы – на свободной стене, подле окошка были укреплены две висячие книжные полки. Темновато – у самого окна росла старая, ветвистая липа, – однако всё же светлее, чем в ее домашнем углу…

Так начался новый, и как она понимала, последний этап ее жизни.

Сын приезжал к ней редко. Может быть, поэтому от посещения к посещению заметнее было, как он старел, опускался. С болью Наталья Ивановна отмечала – он все больше замыкался, мрачнел; откровенно проскучав с нею часок, опять надолго уезжал. На ее тревожные вопросы – что с ним, он только равнодушно пожимал плечами. О школьных делах Павлика скучно говорил: «Нормально».

О Лидии она никогда его не спрашивала, инстинктивно чувствуя, что в доме неладно. Тем сильнее беспокоилась она о внуке; Алексей иногда привозил его с собой, но разговора с внуком не получалось – мешало присутствие отца.

Став постарше, Павлик приезжал уже один. И в нем Наталья Ивановна заметила какую-то недобрую перемену. Расспрашивать не хотела, захочет, сам расскажет, что его гнетет. Но внук молчал, и она тревожилась еще больше. Сама же она в своем бывшем доме не бывала. В первые годы не тянуло, жизнь переломилась, а возвращаться к прошлому не хотела: тяжело и не к чему.

А теперь стали болеть ноги, о поездке нечего было и думать: каждые сто шагов она вынуждена была останавливаться, пережидая, пока пройдет боль; да, собственно, и не боль даже, а какое-то странное томление в ногах. Сосуды, – говорили врачи. Может быть. Но она-то знала, что это просто старость…

Павлик учился средне, хотя весной перешел в восьмой только с тремя тройками. Летом, он как всегда уехал на все лето в пионерлагерь, по возвращении пару раз был у нее, но с октября ни сын, ни внук к ней не приезжали. Зима в этом году была тяжелая – то морозы под сорок, то таяло и под ногами хлюпал и растекался верхний снежный слой; под ним оставались окаменевшие ледяные бугры, и добраться к ней со станции было почти невозможно.

Только под Новый год она получила сухую, почти официальную открытку с пожеланием здоровья и счастья в личной жизни. Наталья Ивановна невесело усмехнулась:

– Счастья…

В одно из воскресений января сын, наконец, приехал, привез зачем-то коробку шоколада, которого она не любила, посидел с полчаса и, отказавшись от чая, уехал.

О том, что они с Лидией разошлись, Наталья Ивановна узнала от Павлика. Он приехал на следующий день; Наталья Ивановна поразилась, увидев, как он за эти месяцы осунулся и повзрослел. Еще так недавно по-детски округлые щеки опали, выше стали казаться скулы, куда-то вглубь ушли глаза.

– Здравствуй, бабушка, – не очень приветливо сказал он входя.

Давно уж перестал он называть ее «баба’На», и всякий раз, как Наталья Ивановна слышала «бабушка», ей становилось немного грустно.

И, может быть, потому, что сказал он это почти взрослым голосом, ее особенно больно кольнуло это обращение.

– Заходи. Раздевайся. Чай пить будешь?

– Я ненадолго.

– Что так? – обиженно откликнулась Наталья Ивановна.

– Так. Тороплюсь.

Он продолжал стоять подле двери, удивленно оглядывая комнату. – Тесно как у тебя…

– Это, кажется, потому что ты вырос…

– А книги где? Дома у тебя было много.

– Не взяла с собой только поэзию взяла… Перечитываю…

– Перечитываешь? А не скучно?

– Хорошие стихи можно всю жизнь перечитывать…

Юноша удивленно хмыкнул.

Наталья Ивановна задумалась.

– Как тебе это объяснить? Когда читаешь стихи, появляется ощущение свободы… Понимаешь?

– Свободы? Но ведь здесь ты и так совершенно свободна… Ни от кого не зависишь… И вообще никаких забот у тебя нет…

– Быть независимым. Ну, что ли материально, это еще не означает быть свободным… Я, наверное, не сумею тебе толком объяснить, но, по-моему, поэт, настоящий поэт, как бы принимает на себя весь мир… все людские горести. Ну, и радости тоже… Поэзия освобождает человеческую душу от мелкого, недоброго… Я так понимаю…

– Тебе отец ничего не говорил? – вдруг перебил ее Павел.

– Отец? – растерянно переспросила Наталья Ивановна. – А что он должен был мне сказать?

– Значит, и тут оказался… слабаком!

– Ты что такое говоришь?

– Я понимаю теперь, зачем он велел мне сегодня к тебе приехать! Сам не решился, так пусть я! – крикнул Павел.

– Да что? Говори толком!

– Она ушла от нас! Понимаешь? Совсем ушла!