Владимир Алпатов - Языковеды, востоковеды, историки

Но была здесь и еще одна проблема, о которой мне не очень легко говорить. В отделе за семнадцать лет Старостин ни с кем не ссорился, спорил только по чисто научным вопросам. Другие молодые сотрудники отдела конфликтовали со старшими гораздо больше. Но именно Старостина, пожалуй, более других недолюбливали, особенно поначалу. Может быть, дело было в том, что другие тогда молодые сотрудники бывали резкими, невоспитанными, неуважительными к старшим, но могли с ними поговорить на житейские темы, сыграть в капустнике, принять активное участие в похоронных делах. А Сергей Анатольевич настолько жил своим делом, что мало замечал далеких от него окружающих, даже если они занимались какими-то лингвистическими, но не его вопросами. И это воспринималось как высокомерие, а его часто не прощают. Был и еще один аспект: солидные сотрудники отдела медленно и часто с трудом поднимались по лестнице научных званий, а тут вдруг какой-то молодой человек решился их обгонять.

Здесь должен сказать кое-что и о себе. Почти за сорок лет знакомства у нас со Старостиным не было ни одного открытого конфликта. Но напряженность в наших отношениях я всегда ощущал. Чувствовалось, что он передо мной не раскрывается так, как перед многими другими. Часто встречаясь, особенно в годы, когда мы были сослуживцами, мы не так уж много разговаривали, особенно на темы, выходившие за рамки деловых. Редкие исключения – экспедиция на Сахалин, о которой я еще буду говорить, пожалуй, летняя школа для детей в Дубне в 1992 г. Но я всегда в подобных ситуациях привык винить, в первую очередь, себя. Не общается, – значит, я не заслужил. К тому же темы исследований у нас чаще всего бывали разные (хотя были даже и работы в соавторстве). И, главное, я всегда чувствовал превосходство Старостина над собой и в науке, и в масштабе личности, хотя мог видеть какие-то его недостатки, которые часто бывали продолжением достоинств (например, нелюбовь тратить время на изучение сделанного предшественниками). Если на многих старших коллег я смотрел снизу вверх, часто просто потому, что они что-то знали и умели лучше меня, поскольку освоили это раньше, то из более молодых я безоговорочно смотрел снизу вверх на него одного, иногда просто робея перед ним. Еще в годы совместной работы в Институте востоковедения я придумал шутку, которую потом повторил на одном из заседаний его памяти: «Благодаря Старостину я останусь в истории науки. Лет через сто в томе переписки его собрания сочинений к фразе: «Алпатов мне сказал, что меня опять не пустили за границу» будет дано примечание: «Алпатов – один из представителей официальной науки того времени, в те годы покровительствовал Старостину». За границу его до перестройки действительно не пускали, говорят, из-за общения «не с теми иностранцами».

Но вернемся к защите диссертации. Она состоялась 19 октября 1979 г. в комнате 222 нового здания Института востоковедения на улице Жданова (ныне Рождественке), куда институт только-только переехал. Обстановка была напряженной. Как я узнал от И. Ф. Вардуля лишь спустя много лет, институтский партком не дал разрешения на защиту диссертации в качестве докторской. Тогда был официальный порядок, когда перед защитой каждой докторской диссертации вопрос должен был обсуждаться на парткоме института (кандидатские диссертации защищали без этого). И я четырьмя годами позже проходил такую процедуру и прошел. Но у Сергея Анатольевича недоброжелателей было больше, да и был я уже старше, что тоже имело значение. И независимо от решения парткома многие члены диссертационного совета, не возражая против присуждения кандидатской степени, не хотели голосовать за степень доктора. Помню разговор с Н. А. Сыромятниковым, в 67 лет только что ставшим доктором наук. Он не был злым человеком, но считал всегда нужным в научных вопросах проявлять принципиальность. И он сказал: «Буду голосовать за кандидатскую степень и против докторской. Старостин талантлив, но доктором ему быть рано». И так думал не он один.

Провал был бы неизбежен, но И. Ф. Вардуль, хорошо относившийся к Старостину, нашел выход из положения. По нормам ВАК, в случае, если за кандидатскую диссертацию предлагается присудить докторскую степень, сначала обсуждается и голосуется вопрос о кандидатской степени, потом на том же заседании – о докторской. Когда первый вопрос был исчерпан с положительным решением, Вардуль сказал, что количество имеющихся публикаций по теме диссертации достаточно для присуждения кандидатской степени, но недостаточно для присуждения докторской, поэтому вопрос о докторской степени следует снять с обсуждения. Само по себе это было верно: к 1979 г. Сергей Анатольевич еще не имел опубликованных книг, и если бы докторская степень была присуждена, то в ВАКе могли бы к этому придраться. Члены совета вздохнули с облегчением и согласились. Вскоре Старостин получил кандидатский диплом, а доктором стал лишь в 1992 г. Книга на основе диссертации вышла в дополненном виде в 1989 г.

После этого Старостин вернулся к японскому языку, но уже в более широком аспекте, рассматривая вопрос о его родственных связях как часть ностратики. В течение 80-х гг. он работал над книгой «Алтайская проблема и происхождение японского языка». Она вышла в самом конце советской эпохи, у меня сохранился экземпляр с надписью: «Дорогому Володе – коллеге и начальнику – с уверенностью в алтайском происхождении японского языка. 8/IV 91 г.». Уверенности во всем, что он делал, у Старостина всегда было много.

А проблема была непростой. Если не считать диалектов Рюкю, которые одни ученые считают отдельным языком, другие причисляют к японским, у японского языка нет близких родственников. И, например, в перечне языковых семей и групп в известном учебнике А. А. Реформатского он причислен к отдельным языкам, никуда не входящим. В мире нет ни одного языка со столь значительными числом носителей и культурными традициями, чьи родственные связи были бы столь неясными. Гипотезы, конечно, были, и идея о принадлежности японского языка к алтайской семье, куда входят тюркские, монгольские, тунгусо-маньчжурские языки и, по-видимому, корейский, существовала задолго до Сергея Анатольевича: считается, что ее впервые выдвинул в 1857 г. немецкий ученый А. Боллер. Но потом появилась и другая гипотеза, связывавшая японский язык с австронезийской, или малайско-полинезийской семьей, куда относятся языки Малайзии, Индонезии и Океании, эту гипотезу выдвинул и пытался доказать Е. Д. Поливанов. В сторону поисков генетических связей именно с этими языками толкали исторические данные, о которых уже шла речь в очерке о Н. А. Невском. Древнейшее население Японских островов, по-видимому, составляли австронезийцы, сходные с аборигенами Тайваня (которые именно поэтому вызвали интерес Невского), но на грани новой эры с континента вторглись кочевники-алтайцы, из смешения двух этносов сложились японцы. Впрочем, Е. Д. Поливанов не отрицал и японо-алтайское родство, посчитав, что японский язык – смешанный, принадлежащий одновременно к алтайской и австронезийской семьям. Старостин, однако, не признавал возможность смешения языков в принципе (см. ниже).