Владимир Алпатов - Языковеды, востоковеды, историки

Но в других вопросах оказалось иначе. Яковлев увлекся марровскими теориями происхождения языка и его развития от «диффузных выкриков» и «четырех элементов» до наших дней. Вслед за Марром он утверждал, что нет языковых семей: «родство» языков есть вторичная надстроечная над экономикой общность, социальная, но никак не расовая». О марровских произвольных построениях в области языковой доистории он писал: «Его сила и проницательность по отношению к ранним общественным формациям может быть сравнима с силой спектрального анализа».

Печальным эпизодом биографии Яковлева стало участие вместе с марристами в избиении Е. Д. Поливанова в начале 1929 г. (подробнее см. очерк «Метеор»). Николай Феофанович заявил, что у него есть расхождения с академиком и его трудно назвать правоверным марристом, но «выгода не в материально добытых фактах, а в том направлении, которое Николай Яковлевич придал своему исследованию. Его живая мысль так увлекает всех окружающих лингвистов». После дискуссии Поливанов покинет Москву, а научное руководство языковым строительством сохранится за Яковлевым.

До рубежа 20-х и 30-х гг. направленность идей и интересов Яковлева соответствовала общей линии государственной политики. Но расхождение по вопросу о латинизации русской письменности было не случайным. Интернационализм сменялся национализмом. Научное новаторство, независимость характера, непризнание авторитетов – все это приходилось ко двору в первое послереволюционное десятилетие, когда шла борьба со старой наукой. Теперь стали поощряться гибкость и умение повторять последние лозунги вождей, не свойственные ни Поливанову, ни Яковлеву. А по отношению к Марру Яковлев мог быть сторонником, но не верноподданным, поэтому марристы не могли его считать «своим». Еще в 1927 г. Марр оттеснил его от руководства Комитета по изучению языков и культур Северного Кавказа: комитет был преобразован в Институт этнических и национальных культур народов Востока во главе с Марром, который жил в Ленинграде и приезжал редко. Яковлев стал там лишь вторым заместителем директора, затем только заведующим кавказским сектором. Институт несколько раз реорганизовывался, менял названия, в конце концов, превратившись уже после смерти Марра в Московское отделение академического Института языка и мышления. В 30-е гг. институт стал основным местом работы Яковлева.

С 1930–1931 гг. начинаются проработки Яковлева со стороны марристов. Целую бурю вызвала разработанная им программа для сбора словарного материала по языкам горских народов Кавказа. Он разработал словник, разбитый по рубрикам «Материальная культура» и «Духовная культура». В последнем разделе 7 % составили слова, связанные с новой эпохой, а 93 % – названия предметов и явлений традиционной культуры. В ответ московский маррист И. К. Кусикьян заявил: «93 % махровой поповщины», а начинающий ростовский последователь Марра Г. П. Сердюченко по поводу включения политической лексики в раздел «Духовная культура» написал: «Не известно ли проф. Яковлеву, что с точки зрения марксизма-ленинизма “политика есть концентрированная экономика” (см. программу партии)? “Отрыв экономики от политики есть характернейшая черта буржуазных теоретиков и их социал-фашистских лакеев”, – говорит тов. Каганович… И на позицию этих социал-фашистских лакеев и встал Яковлев в своей статье». Вывод Сердюченко: «Программа Яковлева действительно не встретила бы возражений и у святейшего синода». Кусикьян же действовал на грани доноса, сопоставляя его работы с трудами «белогвардейского профессора бывш[его] князя Н. Трубецкого».

Тогда подобные обвинения были в порядке вещей и вовсе не вели к лишению работы и тем более к аресту, как сейчас иногда думают. Но работать в такой обстановке было трудно, а карьера Яковлева в 30-е гг. уже не была столь блестящей, как в предыдущее десятилетие. Иногда он пытался быть «святее папы». В его грамматиках кавказских языков 30–40-х гг. почти любое грамматическое явление иллюстрируется либо предложениями из газетных передовиц и партийных постановлений, либо сконструированными примерами про рабочих или колхозников. Это для того времени даже не было обязательно: преемник Марра по руководству советским языкознанием академик И. И. Мещанинов иллюстрировал свои труды изящными примерами из Поля Бурже и других французских романистов, считая излишним их переводить. Но Мещанинов был тогда вне критики, а Николаю Феофановичу надо было предупредить новые обвинения в «махровой поповщине». И некоторые его рассуждения сейчас выглядят очень упрощенными. Дважды он приводил один и тот же пример того, как логическая и грамматическая структура предложения может не совпадать с реальной: в «языке буржуазии» существует фраза: Фабрикант изготовляет мебель , хотя на самом деле ее изготовляют рабочие. Но не надо смеяться над ученым: по сути он излагает важное, а для того времени новаторское положение о том, что семантическая, синтаксическая и коммуникативная (логическая) структуры не совпадают ни друг с другом, ни с отношениями в реальности.

В 1937–1938 гг. «снаряды падали рядом». Был распущен Всесоюзный центральный комитет нового алфавита, а его руководители репрессированы. У Яковлева погибли муж сестры и брат первой жены, кандидат в члены ЦК и первый секретарь обкома в Одессе. Сама В. И. Вегер осталась жива, но ее выслали из Москвы вместе с двумя дочерьми от Яковлева; правда, они к тому времени разошлись, а Николай Феофанович женился во второй раз (от этого брака была еще одна дочь). Яковлев не пострадал, но его положение в науке начало идти вниз. Со второй половины 30-х гг. в числе прочего возврата к прошлому была восстановлена система ученых степеней (с тех пор не менявшаяся). Поначалу степень доктора наук видным ученым давали без защиты (даже вернувшемуся из ссылки В. В. Виноградову и вернувшемуся из-за границы Н. А. Невскому). А Яковлев такую привилегию не получил, из-за чего он временно даже потерял имевшееся у него с 20-х гг. звание профессора. Лишь после войны он защитит в качестве докторской диссертации кабардинскую грамматику и восстановится в профессорском звании.

Менялась и языковая политика. После 1933 г. создание алфавитов пошло на спад, для некоторых языков новые алфавиты реально не вступили в действие, а образование на этих языках заменялось обучением на русском языке. А с 1937 г. недавно введенные латинские алфавиты срочно менялись на кириллические, эта работа в основном была завершена накануне войны. Она соответствовала новой политической ситуации: о выходе народов на мировую арену и интернационализме уже не думали, главным было сближение народов внутри единого государства и повышение роли русского языка. Новые алфавиты создавались не с нуля, учитывался опыт создания алфавитов на латинской основе, кое-что брали оттуда, включая яковлевскую палочку. Яковлев принимал участие и в их конструировании, но научный уровень алфавитов в целом упал: единый государственный орган после роспуска в 1937 г. восстановлен не был, а утверждение кириллических алфавитов отдали в руки местных органов власти, обычно не отличавшихся компетентностью. Началась и сознательная, и иногда искусственная русификация новых литературных языков. Часто под русский язык подгоняли даже грамматику. И Яковлеву приходилось писать, например: «Дательный падеж в марийском языке представляет собою сравнительно недавнее вторичное образование. Однако дательный падеж должен быть включен в основные падежи, исходя из перспектив всего дальнейшего развития марийского языка и его связей с русским языком».