Владимир Алпатов - Языковеды, востоковеды, историки

Итог: в августе 1951 г., когда Яковлев находился в своей последней кавказской командировке (в Черкесске), появилось распоряжение № 1305, подписанное не руководителями Института языкознания, а высшей инстанцией: вице-президентом АН СССР И. П. Бардиным и ее главным ученым секретарем А. В. Топчиевым. Оно гласило: «За систематическое невыполнение научно-исследовательского плана и за упорное нежелание включиться в коллективную работу Института языкознания АН СССР по перестройке научной работы в области языкознания освободить старшего научного сотрудника сектора кавказских и иранских языков Яковлева Николая Феофановича от работы в Академии наук СССР». Фактический основатель московской части института (с 1950 г. ставшей основной) теперь с позором изгонялся из него. Тогда же его уволили и из Московского института востоковедения.

Николай Феофанович в конечном итоге после выступления Сталина пострадал тяжелее всех (арестов не было: по-видимому, так распорядился Сталин). Почему именно он? Если исходить лишь из того, что достоверно известно, то он более чем кто-либо не вписывался в «перестройку», задирал начальство, высказывал свое мнение, настаивал на идеях в духе Н. Я. Марра, а его отношения с В. В. Виноградовым и другими новыми лидерами советского языкознания были уже давно испорчены. В жалобах Яковлев все объяснял происками дирекции. Однако рассказывают, будто были и другие причины: невоздержанный на язык Яковлев что-то говорил, по одним воспоминаниям, про Л. П. Берия, по другим, про М. А. Суслова, и это стало известно в инстанциях. Но точных данных нет.

Яковлев, еще даже не достигший пенсионного возраста, пытался бороться, подавал на дирекцию Института языкознания в суд, но безуспешно. В ноябре 1951 г. народный суд 2 участка Киевского района Москвы отклоняет иск. Ученый продолжал ходить по инстанциям и дальше, но после одного из визитов наверх оказался в психиатрической больнице. Его поведение и раньше часто бывало неадекватным, а теперь наступил финал.

Ученый-языковед Николай Феофанович Яковлев после 1951 г. не напишет ни строчки, наука его потеряла. Остался жить несчастный, больной, заброшенный человек. Вспоминается шутка физиков про Л. Д. Ландау в последние годы его жизни: «Ландау умер, но тело его живет». Ландау прожил так шесть лет и был окружен вниманием. Яковлев прожил более двадцати лет и был забыт большинством коллег. Не только Г. П. Сердюченко, но и Л. И. Жирков его не навещал. И как я отмечал в начале очерка, для многих он стал как бы живым покойником, хотя его научные идеи (и фонологические, и кавказоведческие) не были забыты и находили продолжение. П. С. Кузнецов и его друзья по Московской фонологической школе (А. А. Реформатский, В. Н. Сидоров, Р. И. Аванесов) постоянно опирались на его наследие.

Лишь немногие из коллег иногда навещали выпавшего из науки профессора, среди них когда-то критиковавший его Е. А. Бокарев, преемник по заведованию сектором кавказских языков Института языкознания. Бывали у него и ученики, в том числе Л. Р. Концевич и Ф. Д. Ашнин. Яковлев не был так уж «безумен», как утверждал знавший о нем понаслышке Ю. В. Рождественский. Когда болезнь не обострялась, профессор выглядел нормальным, оставался интересным собеседником, сохранял память и эрудицию. Отношение к окружающей действительности у него стало еще более критическим, хотя от своего прошлого он не отрекался. Но сил хватало лишь на застольные беседы, к лингвистике Николай Феофанович не пытался вернуться. И в лучшие годы он не отличался ухоженностью, теперь не о чем было и говорить. И пить он продолжал. А денег в доме не хватало.

В 1960 г. произошло событие, которое не знавшим ситуацию людям могло показаться возвращением Яковлева в научную жизнь: в Грозном издали второй том его чеченской грамматики. Но на самом деле книга была написана до войны. Издание готовил ученик Яковлева Ю. Д. Дешериев, даже не скрывавший в предисловии, что автор не участвовал в подготовке рукописи к печати. Дешериев самостоятельно сократил текст, опустив теоретическое введение со следами марризма. Впрочем, он добился получения автором гонорара, единственного за многие годы. Яковлев ненадолго ожил, решил прокатиться по Волге на теплоходе. Там он быстро спустил деньги, вернулся в Москву больной и зажил по-старому.

Шли годы. Ушли почти все друзья и враги и даже многие ученики и последователи: И. И. Мещанинов, В. В. Виноградов, Л. И. Жирков, В. К. Никольский, Г. П. Сердюченко, П. С. Кузнецов, В. Н. Сидоров, Е. А. Бокарев и даже И. И. Ревзин. А забытый и заброшенный Яковлев все жил. Впрочем, оставались два друга его юности, один в Москве, другой в Америке. Д. Д. Благой не забывал гимназического товарища и дарил ему свои книги. А Р. Якобсон, приезжая в Москву, просил встречи с Яковлевым. Но никто не решился показать опустившегося первооткрывателя структурной фонологии знатному иностранцу; Якобсону сказали, что Яковлев болен и разговаривать не может.

Наконец, 30 декабря 1974 г. Николай Феофанович Яковлев умер в возрасте 82-х лет. Немногие шли за его гробом, правда, среди них были сотрудники кавказского сектора Института языкознания во главе с Г. А. Климовым, из которых почти никто уже лично не знал основателя советского кавказоведения.

Немало горя хлебнули и все три дочери ученого. А вот его внучка от средней дочери Л. С. Петрушевская стала очень известной писательницей. Люди, знавшие ее деда, не удивляются, отчего так мрачно ее творчество.

Научное наследие Яковлева не собрано. После переизданной еще при его жизни «Математической формулы» его труды не выходили. Из его рукописей, как я слышал, сохранилась ингушская грамматика, но кто решится ее издать? А последний вариант абхазской грамматики имеется лишь в неисправном виде, с не вписанными примерами. И где многие другие рукописи, включая «Теорию фонем» и первый вариант абхазской грамматики?

Яковлев жил долго, не был арестован, и все-таки его судьба оказалась трагической. Сейчас любят вспоминать афоризм немецкого писателя первой половины XIX в. Г. Бюхнера: «Революция пожирает своих детей» (он стал популярнее, чем когда-то более известное другое его высказывание: «Мир хижинам! Война дворцам!»). Эти слова могут быть применены к Яковлеву, как и к другому революционеру в нашем языкознании Е. Д. Поливанову. Оба были людьми 20-х гг., но в 30-е гг. почувствовали себя неуютно. Поливанов погиб, а избежавший ареста Яковлев пережил свое время, не вписался в новую общественную ситуацию и умер как ученый за 23 года до физической смерти.

Яковлев знал яркие взлеты и катастрофические провалы, но судить о нем все-таки надо по тому, что он сделал. А он много внес и в теорию фонем, и в кавказоведение, а созданные им кириллические алфавиты для ряда языков живут, и не исключено и возрождение его латинских алфавитов. И даже русская латиница, может быть, найдет еще применение. Ученый оставил после себя немало ценного, и память о нем сохраняется.