Павел Перец - От косяка до штанги

По возвращению в Питер, ее угораздило встретиться со мной в тот самый моменту, когда я планировал очередную поездку в Астрахань с длинноволосым парнем, знавшим секрет жизни. Секрет этот заключался в следующем: есть способ избегать конфликтных ситуаций.

Я встречал не так много психически уравновешенных личностей. Мне постоянно приходилось и приходится общаться с истеричками (явными и неявными). Серега был человеком с проволочными нервами, которые загибались в разные стороны, в зависимости от обстоятельств. Эластичность его характера не сразу бросалась в глаза. Поначалу казалось, что человек просто сроднился с марихуаной, которая заменила ему волю и план действий на завтра. Но, познакомившись с ним поближе, становилось понятно, что излучаемый этим типом пофигизм, есть следствие натуры, а не результат внешних воздействий.

Ему было двадцать три года (против моих семнадцати). Он был родом из Москвы, а в Питере просто колбасился, что было свойственно тогда многим москвичам. Лет в шестнадцать ему случилось откровение из неизвестных источников о прелести цветных металлов, которую они приобретают, если сдаешь их в нужные руки. Он еще застал то время, когда, всучив сторожу бутылку водки, можно было ночью подогнать к заводским воротам грузовик, и забить его кузов медными и латунными болванками.

Проблема была в том, что Серега и его коллеги по медному бизнесу, были детьми рок-н-ролла, и являли собой инверсию новых русских. То есть тоже не знали, что делать с такой кучей денег, и тратили их порой самым неожиданным образом. А так же, к великому сожалению, вполне ожидаемым. Серегин приятель, которого я однажды имел счастье лицезреть, умер от передозировки героина в своей собственной квартире, в ванной. Нашли его там только через месяц, когда труп начал разлагаться, распространяя смрад на весь подъезд.

Серега рассказывал мне, что в России девяносто процентов гашиша -трава, сваренная в ацетоне, а мацанка или пластилин – это пыльца, которую собирают проводя руками по конопляному кусту. Ладони покрываются темно-зеленым слоем, который потом скатывают в козявки, а козявки в плотные шарики, похожие на кусочки пластилина. Он снабжал меня травой, дифференцировал ее по сортам, снабжая каждый сорт подробной рекомендацией, денег за это не брал. Я накуривался в Трубе до состояния сомнамбулы и ехал домой в Веселый поселок. Электричка постоянно делала финт ушами, скакала с ветки на ветку, как белка, и ехала с Гостинки до Дыбенко, для чего совершала перегон на станции Площадь Александра Невского. Посреди этого перегона она, как правило, останавливалась, и вместе с ней останавливались мои мысли. Сидения превращались в уютные диваны, надписи на стене в доверительные посылы братьев по разуму, и вечное «Не писаться» вместо «Не прислоняться» вызывало ощущение постоянства. Вот я сижу внутри вагона, который, как таблетка, катится по пищеводу города. Метрополитен проглотил меня ртом центральной станции, а испражняться мною он будет уже на питерских задворках. В такие минуты в сознании человека наступает штиль, и можно выловить в запруде души неожиданную идею. Как, например, идею о том, что ты кого-то любишь. Вот здесь и сейчас, находясь в катакомбах сырой почвы.

Мне нравился мой стиль жизни. Заниматься спортом было не круто. Или круто для идиотов. А для таких как я писком моды было опустошить аптечные прилавки и, закинув в желудок несколько таблеток, спасающих от реальности, отправиться в «Там-Там», в единственное место, где играла близкая мне музыка, и где собирались близкие мне люди. Такие мифические термины как «кокаин» или «героин» были из области фантастики. Рэйверская культура только зарождалась, но она протекала параллельно мне. Дети с красными волосами и не менее красными глазами, занюхивали порошки, чья консистенция вызвала бы недоверие даже у таможенной овчарки, после чего отправляли сжигать килокалории на танцпол под сет ди-джея. Рэйв в тогдашнем Совке был антиподом панку, но сидел с ним в одной грядке. И ди-джей был сродни апостолу новой веры, супротив нынешней ситуации, когда рулевые дискотек клонируют друг друга каждый месяц, превратив андеграунд в шоу-бизнес.

В «Тоннеле» разливали три напитка: чай, сок и водку. Динамики были заботливо упрятаны за железные решетки, потому что у бандитов, наглотавшихся таблеток, была привычка нырять головой в омут техногенной музыки. А это имело плачевные последствия для акустических систем, изрыгающих унц-унц-унц. Бандитские головы, понятное дело, оставались невредимыми.

Мой приятель Костя рассказывал про знакомого боксера Колю, которого он встретил при входе в один из баров. Тот сидел на скамейке, на руках новые боксерские перчатки, которыми Коля периодически бил себя по голове, прислушиваясь к ощущениям, возникающим от удара.

– Коля, ты чего? – спросил у него Костя.

– Да вот, перчатки новые купил, пробую, – ответил Коля.

– Так ведь больно же! – возразил Костя.

– Ты чего? Это ж голова! – ответил Коля.

Такие Коляны стучали лбами в стены «Тоннеля», создавая дополнительный звуковой фон. Посетителей первого в России техноклуба выпасали наряды милиции. На протяжении пути от станции метро «Горьковская» до разукрашенного бомбоубежища стояло несколько кордонов, которые живо реагировали на тонких подростков в зеленых башмаках. Им предлагалось вывернуть карманы, распрощаться со спидами и экстази (если те неграмотно запрятаны), и следовать дальше – на дискотеку. В худшем случае – пройдемте в отделение. А какая дискотека без таблов?

Ди-джеев на входе встречали бычьи шеи, окантованные цепями девяносто шестой пробы, и наставительно вещали:

– Значит так, ди-джей. Ставишь четыре песни хардкора, потом одну песню Шуфутинского. Потом опять четыре песни хардкора, потом опять Шуфутинского. И так все время.

Ди-джей кивал, потому что ничего другого ему не оставалось, разве что присоединиться к рисункам на стене в виде отпечатка собственного тела, проходил к пульту, к которому бандосам доступа не было. Там он насаживал на спрессованный кусок музыки иглу, похожую на кончик скорпионьего хвоста, и она неслась по заданным беговым дорожкам, впиваясь в виниловый диск. Периметр окружности уменьшался, игла, нисходя по спирали, приближалась к центру пластинки. Быки колбасились, Шуфутинский отсутствовал, ди-джей уходил огородами, дабы оградить свой мозг от сотрясения, а нос от поломки.

В моей среде, где доминировали панк и хардкор (не синтетический, а металлический), принято было дырявить себе руки и пускать по венам такие жидкости, как «винт», «черный», «белый» и пр. Только у меня эти процедуры вызывали антиэстэтские чувства. Я не мог и мысли допустить, что стану протыкать свою синюю жилу на сгибе локтя. Поэтому выжил. Но это уже лирика. Выпад в сторону, пока основной персонаж маячит на задворках памяти.