Евгений Фирсов - Т. Г. Масарик в России и борьба за независимость чехов и словаков

Для чешской научной среды свойственно преувеличенное значение, которое в ней придается всякого рода формальностям. Так, он утверждает, что «Платон и Христос в ЧСР должны были бы по меньшей мере иметь диплом докторов философии»: чехи не верят, что светилами разума не только становятся, но и рождаются. Настоящие же светила разума в ЧСР сосредоточены по большей части в католическом клире, заключает автор. Стоит отметить, что любовь чехов к чинам и почитанию была распространена далеко за границы академической среды.

Восприятие эмигрантами страны проживания – Чехословакии 2030-х гг. – было обусловлено их объективным социально-экономическим положением. Уровень жизни того или иного эмигранта являлся результатом не одних лишь мероприятий «Русской акции», а зависел также от социально-экономической конъюнктуры и отношения общества к эмигрантам в целом.

В.С. Вилинский поднял также проблему приобретения чехословацкого гражданства. При этом естественно обращалось внимание на состояние этой проблемы в других центрах сосредоточения русской эмиграции. Сравнивали ситуацию в ЧСР прежде всего с балканскими странами. В.С. Вилинский писал в 1931 г.: «Получить чехословацкое гражданство и пройти через все формальности также тяжело, как и верблюду пройти через игольное ушко. Братья-Чехи делают все, что в их силах, чтоб мы не проникли в их узкий семейный круг. В Югославии каждый славянин после двухлетнего проживания в стране имеет право активно участвовать в выборах, даже не являясь гражданином государства. Белградские власти предоставили почти всем русским гражданство и обещали, что в случае их возвращения в Россию не будут чинить для этого никаких препятствий. В Чехословакии нечто подобное просто немыслимо» [465]. А закон об охране внутреннего рынка рабочей силы он оценивал, как абсолютно не считающийся с тем, «что русские эмигранты находятся в исключительном положении, поскольку им некуда уехать» [466]. В.С. Вилинский естественно понимал, что причины, которые побудили чехословацкое правительство принять такой закон, носили объективный характер (тяжелый экономический кризис, безработица), но все же призывал обратить внимание на крайне плачевное состояние русских эмигрантов, у которых из данной ситуации действительно не было никакого выхода: количество самоубийств в эмигрантской среде в это время сильно возросло. Несмотря на существование «Чешско-русской Едноты» и большого количества чешско-русских организаций, В.С. Вилинский в 1931 г. утверждал, что чешское общество не проявило к русским никакого интереса, а русские ему ответили той же монетой: «И чешская общественность, кроме круга доктора Крамаржа, за что ему наша глубокая благодарность, ведет себя слишком холодно по отношению к русским. Речь не идет о темных сомнительных личностях, которых в эмигрантской среде достаточно, а о таком же отношении и к русским профессорам, писателям, журналистам и т. д., с которыми у чехов нет никаких теплых отношении (разве что в средних слоях). Русских просто собрали в гетто и дали им немного денег. Мы за это платили тем, что не знаем практически ничего о той стране, в которой проводим свое изгнание. Если мы не знаем лично ни одного чехословацкого депутата, то почему нас должен интересовать Иржи из Подебрад? А если что-то и знаем, то это в большинстве случаев заезженные фразы или собственные домыслы. Не знаю, будут ли такие знания когда-либо полезными для Чехословакии. Если же мы действительно что-то хорошо знаем, то это касается жизни «маленького» чешского или словацкого человека, жизни средних слоев, в которых столько вежливости и мягкости, что им просто все равно, что у нас, эмигрантов, нет родины. Они к нам относятся действительно по-братски, а мы им отвечаем искренней благодарностью. Однако нам не знакомы ни политические трудности, ни экономические проблемы Чехословакии, не знаем мы много и о чешской литературе и искусстве, интеллектуальной жизни, религиозных направлениях и движениях. Спросит ли кто нас в будущем о чешской литературе, мы будем вынуждены признаться, что чешские писатели не проявили к нам никакого интереса, или примемся восторженно хвалить единственного фельетониста, которого регулярно читаем по привычке. Мы имели бы интерес к таким вещам, если бы у нас были средства к его удовлетворению» [467].

«Жизнь между простыми чехами научила нас хорошо понимать, любить их и жить с ними в теплых отношениях. У вас нет денег к первому числу? – хозяйка принесет теплые пирожки, чтобы вы попробовали и сказали, хороши ли? – такое никогда не забывается; помогаете ли Вы земледельцу, а на выходных живете у него за скромные деньги, собираете ли им снопы – на всю жизнь останетесь с ним друзьями; а коль сломаете ногу – он придет почитать вам газету. Думаете, это мелочи? Однако, именно эти мелочи и являются самыми важными» [468], – писал В.С. Вилинский. Русские эмигранты испытывали глубокую благодарность по отношению к чешскому народу. Вилинский писал: «Российская акция была проявлением настоящей искренней любви. Была ли она устроена во имя славянства, христианства или гуманности – ясно одно – она была могучим жестом. Возможно, чехи нас и игнорировали, но они действительно дали русской молодежи возможность закончить образование и при этом не умереть с голоду. Это была сложная, но благородная миссия, которая лучше, чем что-либо другое, отражает прекрасные качества чешского характера… не спрашивая нас о политических предпочтениях, чешское министерство иностранных дел действительно не делало различий между эллином и иудеем, и даже в затруднительных случаях шло нам навстречу. Это было очень великодушно, и тысячи русских благодаря чехам стали полноправными людьми, а свою благодарность им и признательность распространили по всему миру – по Франции, Балканам, Америке и т. д. Должны они донести ее и до России – мне хотелось бы, чтоб этот долг был оплачен не деньгами, а огромной и вечной благодарностью и взаимной дружбой» [469].

Оценка реалий ЧСР, принадлежащая В.С. Вилинскому, представляется достаточно объективной. Хотя необходимо принимать во внимание две главных особенности этого автора. С одной стороны, ему присуще четкое и доскональное знание чешских реалий, он видел и просчеты акции помощи. С другой стороны, находясь в ЧСР в отличном от других эмигрантов положении, он недостаточно учитывал психологический аспект, а именно предоставленную «российской акцией» возможность передышки, в первую очередь моральной, и накопления сил эмигрантами.

Жизненные перспективы русской эмиграции в ЧСР, как следует из труда В.С. Вилинского, не были такими безысходными, как в романе из жизни эмигрантов Е.А. Ляцкого «Тундра». Сам Валерий Сергеевич, казалось бы, смог адаптироваться в республике Т.Г. Масарика. Будучи юристом, он дослужился до завидного поста в президиуме чехо-словацкого правительства, работал и в других высших государственных учреждениях [470].