Георгий Калиняк - Герой советского времени: история рабочего

Таких инвалидов, которые не могли нормально ходить, в походах везли на обозных повозках. А сколько было солдат со слабым зрением. Я из-за боязни разбить каской очки, старался не надевать их. И несмотря на такие анекдотические примеры, все это было оправдано и необходимо.

Сколько среди погибших молодых ребят было одаренных! Сколько талантливых погибло в любом возрасте! Они могли принести стране огромную пользу, но они не прятались за разные ширмы, за броню [47]и не надеялись обязательно выжить.

Эта страшная война требовала жертв, и жертвовать всем должны были все.

Ну а техникой, начиная с конца 1943 года, тыл обеспечивал фронт достаточно. Двадцатого ноября 1941 года наконец замерзло Ладожское озеро. По проложенной тридцатикилометровой дороге, которую назвали Дорога жизни, началась переброска грузов с большой земли в Ленинград. Несмотря на обстрелы и налеты немецкой авиации начало поступать продовольствие в город. Сначала продовольственный ручеек был очень слабым, но он уверенно набирал силы и мощь…

Шоферы делали великое дело, используя Дорогу жизни на полную мощь. Но конечно были потери людей и автомашин. На дно Ладоги ушло 1500 автомашин, погибших от немецких снарядов и авиации.

С 18 января 1942 года нормы выдачи продуктов стали публиковаться в газете «Ленинградская правда», за подписью заведующего отделом торговли Ленсовета товарища Андреенко. Во время блокады товарищ Андреенко был такой же худющий, как и мы все. Глядя на него, люди посмеивались: ну какой он продовольственный бог, если на нем шинель болтается как на вешалке. После войны еще несколько лет продолжали печатать эти сообщения. Мы так и говорили, беря газету в руки: ну что нам сегодня даст товарищ Андреенко? Он был член партии с 1926 года и умер в 1987 году.

Машины, привозившие в Ленинград грузы, обратно увозили на большую землю блокадников. За зиму было вывезено 500 тысяч человек.

В эту суровую зиму я ходил с донесением в штаб полка, который помещался на Ржевке. Это примерно километров семь-восемь. Выходил я рано, но, ослабевший от голода, шел медленно и обратно возвращался часам к восьми вечера. На обратном пути с нетерпением ожидал, когда дойду до стрелочника. Так мы называли седобородого старика, который умер в начале декабря от голода и действительно сидел на развилке железнодорожного пути, прислонившись к стрелке. Поезда тут давно не ходили, и он всю зиму просидел в боярской шапке из снега.

Весной похоронная команда подобрала и этого погибшего блокадника. От стрелочника до наших землянок оставалось совсем немного – метров семьсот.

В конце января 42 года находившиеся [в городе] запасы дров были исчерпаны. В землянке было холодно и сыро. Как следует топить было нечем. Однажды я вспомнил, что около станции Дача Долгорукова стоит недостроенный дом и около него лежат бревна.

В распоряжении нашего старшины была одна дистрофическая лошадиная сила. Это был мерин с рыжей шерстью, у которого от тощего пайка начали угрожающе выпирать ребра. Эта полулошадиная сила была важным подспорьем в нашем солдатском хозяйстве. Можно было привезти немного дров, но все помалкивали. Ослабевшие от голода солдаты старались лишний раз не выходить на мороз. В один из январских дней я предложил свои услуги старшине, поставив условие, что мне запрягут лошадь, так как запрягать я не умел.

И вот мы, два дистрофика, двинулись в нужном направлении. На деревянном складе я с превеликим трудом погрузил тоненькое бревнышко, и мы тронулись обратно. Долго тянулись по пустынным улицам Малой Охты, похожим на заколдованный город. Наконец выехали на набережную Невы, которая была абсолютно пустынной. На левом берегу Невы стояли молчаливые корпуса заводов, мрачные, засыпанные снегом дома. Где-то в городе глухо рвались снаряды. В домах умирали люди, и, как люди, молча умирали дома. Проехали под железнодорожным мостом. Я шел по середине дороги, а за мной тащил свои тяжелые сани Рыжий. Иногда я оглядывался и проверял, все ли в порядке. Рыжий шел, низко опустив голову. Однажды я обернулся и оцепенел. Рыжий был рядом, а саней не было. Приглядевшись, увидел сани метров за сто позади. Оказалось, лошадь на ходу распряглась и шла налегке, помалкивая. Пришлось нам возвращаться назад. И тут я узнал почем фунт лиха. Я вспомнил Карелию, где только валил деревья и не подходил к лошадям. В общем, я не умел запрягать. Кое-как я уговорил Рыжего прицепиться к саням, и мы тронулись. Но не проехали и двадцати метров, как лошадь опять распряглась. Сколько раз повторялась эта история, я уже не помню. Но я увидел, что Рыжий так взвинчен, что вот-вот заговорит, и я услышу все, что он обо мне думает. Чтобы окончательно не испортить наши отношения, я взял лошадь под уздцы и привел к землянкам. И уже все остальное доделали братья-солдаты.

Конечно, я не думал, что моя дровяная вылазка будет тринадцатым подвигом Геракла, но это был и не сизифов труд. Вот почему можно было надеяться на некоторое подобие триумфа, но Рыжий был далеко не похож на Буцефала, к тому же король оказался почти голым, и триумфа не последовало.

Вспоминаю, как мы со старшим сержантом Ваней Парневым пилили, сидя на снегу, это бревнышко. Мы так были слабы, что, протащив пилу пару раз, останавливались отдохнуть. И кажется, прошла целая вечность, пока была отпилена чурка. Как мы были далеки от мирных, счастливых дней, а ведь прошло полгода после начала войны.

Однажды в конце декабря сорок первого года кто-то из солдат сообщил, что на химкомбинате есть баня. Меня это сообщение крайне удивило. Комбинат давно не работал, и вдруг – баня. Решил проверить, и если это правда, то не вредно было бы смыть полугодовые грехи. И действительно, оказавшись во дворе комбината, я увидел небольшой деревянный домик, над дверью которого парило.

Оказавшись в темноватом предбаннике, я увидел на одной из лавок голого человека. Мельком взглянув на него, я увидел скелет, обтянутый коричневато-бурой кожей. Мне подумалось, немногим мы отличались от этого товарища. Помывшись, я застал в предбаннике старого знакомого. И только тогда рассмотрел, что это женщина. У нее была распущена коса. Больше ничего не осталось в ней женского. У этой живой мумии. Видимо, она не торопилась в свою холодную квартиру, да и сил, наверно, было мало, чтобы одеться.

В феврале мы, солдаты, получали шестьсот грамм хлеба. Был и приварок, но мы так изголодались, что нам все было мало. Особая жадность была к хлебу. Только в октябре месяце я насытился хлебом. Так дорога жизни через Ладогу спасла солдат и население города от полного вымирания.

Уважительное отношение к хлебу и продуктам живет во мне и теперь. Любой черствый кусочек хлеба я крошу в суп, и он идет в дело.