Ольга Круглова - Япония по контракту

— Фонарики делают магазины, соревнуясь друг с другом. На фестивале проводят конкурс: чьи украшенья лучше, — так говорила Намико.

Уставшая от скромности-экономности Япония гуляла с излишеством, с размахом. Фонарики висели так густо, что не могли даже колыхнуться. Порывы океанского ветра, врываясь в галереи, вязли в плотной стене бумаги. По Ичибанчо трудно было пройти — людям, как и фонарикам, было тесно, потому что весь народ, городской и лишний, устремился в центр на фестиваль.

Плотная толпа ползла через бумажные дебри, бодая лбами хвосты, свисавшие почти до земли. Безвольно подчиняясь течению тысячи людей, она брела, слушая шорох ног, шуршание бумаги… Людская река была стиснута берегами магазинов, и торговцы этим пользовались. Они суетились и вопили, предлагая бесплатно попробовать и задёшево купить. Сквозь бумажные хвосты просунулись чьи-то руки, вручая ей и Намико рыбные котлеты, надетые на зубочистки. Отбившись от торговцев рыбой, они попали в зону активности двух шустрых парней, предлагавших японское мороженое — гранулы льда, политые фруктовым сиропом. Потом изнемогшие в неравной борьбе с продавцами путники попали в лапы торговца веерами. Он цокал ногтем по бамбуковому скелету своих изделий, похожих на древесный лист, поглаживал блестящий шёлк, расписанный жеманными японскими красавицами в высоких причёсках, и, демонстрируя возможности веера, размахивал им у самого носа беззащитных граждан.

У перекрёстка толпа замерла. Ей преградило путь выходящее, вернее, вытанцовывающее с перпендикулярной улицы фестивальное шествие. Девочки в коротких красных кимоно, расписанных иероглифами, приседали, выбрасывая вперёд ногу, разводя руками. Мальчики играли на флейтах, парни изо всех сил лупили в большие барабаны. Тяжёлой работы ради барабанщики разделись по пояс, перехватили лбы жгутами полотенец. От громкой музыки, сотрясавшей внутренности, от криков торговцев, от многолюдья и душного шуршания бумаги у неё затюкало в висках. В глазах мельтешили, слепили пёстрые фонарики, лоб щекотали хвосты, нос першило от бумажной пыли. Она стала озираться в поисках выхода, но со всех сторон, заслоняя белый свет, колыхалась бумага, и ничего вокруг не видно было, кроме бумажных лент, среди которых болталась её бедная голова.

К счастью, дойдя до конца торгового центра, толпа выползла из-под стеклянных сводов на открытую улицу. Здесь без фонариков, на свету ей впервые удалось рассмотреть тех, кто путешествовал вместе с нею по бумажной реке. Толпа оказалась сплошь молодой. Молодые мамы и папы несли на руках, плечах и спинах малышей, вели за руку одного, двух, трёх подросших — любопытных, озирающихся, с изумлённо распахнутыми чёрными глазами. Девчушек нарядили в цветастые кимоно. Намико говорила, что хлопчатобумажные летние кимоно недороги, всем по карману. Намико называла их юката, а фестивальные короткие кимоно с иероглифами, в которые оделись танцовщицы и музыканты, хапи — у кимоно было много разновидностей. Юкаты девочек подпоясали широкими нейлоновыми шарфами, завязав их за спиной большими бантами. Малышки стали красочнее фонариков.

Но самым ослепительным украшением Танабаты были девушки. Ради фестиваля они скинули джинсы и футболки и надели юкаты. На ярком хлопке — красном, зелёном, но чаще старинно-синем, цвели невиданные цветы. Блестели шёлком жёсткие широкие пояса, колыхались за хрупкими спинами огромные банты. Тонкие пальцы девушек церемонно выгибались, придерживая яркие бутоны японских сумочек — узелков, ножки в белых носочках с отделённым большим пальцем изящно семенили, цокая лаковыми сандалиями. Манеру размашисто шагать девчонки оставили дома вместе с тупоносыми модными башмаками. Космополитки стали японками. И это им шло. И кимоно шло девчонкам гораздо больше, чем джинсы. Тысячи красавиц шли по улице. Словно высадился в городе десант из прошлого. Кавалеры в европейских костюмах поблекли рядом с японскими красавицами. Они шли притихшие, восхищённые. И только парни в серых мужских кимоно, низко, под животом подвязанных поясами, смело и гулко стучали по мостовой деревянными сандалиями гэта на двух брусках — подставках. Но их было совсем немного. Японскую старину хранили женщины.

— Ах, как хорошо, что Вам понравилась наша Танабата! — хлопала в ладоши Намико, она торопилась уехать домой, где скучал муж, великодушно пожертвовавший заботами жены ради удовольствия иностранки.

Часам к шести толпа приобрела ясное направление движения — к реке. Люди растекались по набережной, рассаживались на высоком берегу, на мосту. Задерживались у вынесенных на обочины улиц жаровен, запасались печёными ракушками, кукурузой под соевым соусом, усаживались на расстеленных прямо на асфальте синих циновках, выкладывали пиво и закуски, затевали пир. Только девушки в кимоно остались стоять, возвышаясь над простецким людом как охранные башенки. В кимоно невозможно плюхнуться на мостовую с банкой пива в руке. Все чего-то ждали, оборотясь в одну сторону, к реке. Ровно в семь тридцать, когда стало смеркаться, с поляны за рекой взлетели в небо первые ракеты. И грянул фейерверк. Ракетам было тесно в небе, как бумажным фонарикам под крышами торгового центра…

— Это искусство пришло к нам из Китая, — говорил Шимада в понедельник, — но и мы, японцы, на фейерверки большие мастера.

Телевизор три дня напролёт показывал мастерские, где делают фейерверки. Немолодые женщины заворачивали щепотки серого порошка в бумажки, обвязывали нитками, укладывали внутрь полого шара. А мужчины в резиновых сапогах и касках заправляли шары в торчком стоящие на поляне трубы и быстро их поджигал. Вот и вся технология чуда.

Три дня город гудел от толпы, от криков торговцев, от фестивальных шествий. Утром восьмого августа торговый центр походил на помойку. Мостовая была усыпана обрывками цветной бумаги, пустыми банками и остатками праздничной еды. Теперь тяжело было не голове, а ногам, по щиколотку утопавшим в мусоре. Заспанные уборщики ошалело смотрели на разгром, не понимая, с чего начать. Но всё-таки начинали. После шумной Танабаты городу предстояло быстро приготовиться к празднику тихому. В середине августа наступал буддийский день поминовения — Обон. В Обон души умерших возвращались в родные места. Город снял фонарики и взялся за шётки, тряпки, мётлы… Нельзя же принимать души в такой разор!

О, не думай, что ты из тех,

Кто следа не оставил в мире!

Поминовения день…

Басё

В городе стало тихо. Запахло цветами. Ими торговали всюду: в магазинах, на улицах, рынках. В овощных лавках появились странные вещи — маленькие яблочки и какие-то мелкие овощи на большом листе, похожем на лотос или лопух.