Кеннет Славенски - Дж.Д. Сэлинджер. Идя через рожь

Перед сержантом на столе «горкой лежат десятка два нераспечатанных писем и штук шесть нераскрытых посылок — все на его имя». Сержант Икс вскрывает один конверт — это письмо из Америки от старшего брата, который просит «прислать ребятишкам парочку штыков или свастик…» Сержант с отвращением рвет письмо.

Тут в комнату заваливается постоянный напарник сержанта, капрал Клей (он же капрал Зет). Увешанный медалями и орденскими ленточками капрал отпускает грубоватые замечания о плачевном состоянии, в каком пребывает сержант Икс. Говорит, что написал про нервное расстройство сержанта своей девушке, изучающей в колледже психологию, и та ответила, мол, «не бывает, чтобы нервное расстройство началось вот так, вдруг — просто от войны… Ты, наверно, всю свою дурацкую жизнь был слабонервный».

Когда бесцеремонный Клей наконец оставляет его в покое, наедине с нераспечатанными письмами и посылками, сержант рассеянно вскрывает одну из посылок. Там обнаруживается письмо от Эсме и большие наручные часы ее отца. Девочка сообщает, что часы «абсолютно водонепроницаемы и абсолютно противоударны» и предлагает ему взять их себе на все время, «пока длится военный конфликт». Заканчивается письмо просьбой к сержанту написать, «как только у вас будет время и желание», и припиской печатными буквами от Чарльза «ДРАСТУЙ ДРАСТУЙ ДРАСТУЙ ДРАСТУЙ ДРАСТУЙ ПРИВЕТ ЦИЛУЮ ЧАРЛЗ».

Эти простые слова помогают сержанту Икс вспомнить себя таким, каким он был до войны. Они убеждают его: любовью Эсме, несмотря ни на что, уберегла чистоту Чарльза и теперь поможет ему. Дочитав письмо и рассмотрев часы, сержант Икс ощущает «блаженную сонливость» — у него появляется надежда преодолеть всю «мерзость», отравившую его душу за время войны.

Главный символ в рассказе — часы, доставшиеся Эсме от отца. По ходу повествования его значение меняется. Сначала часы символизируют привязанность девочки к погибшему отцу, заставляют задуматься о трагедии, вторгшейся в ее жизнь на-за войны. В финале рассказа, когда часы попадают в руки главному герою, они уже олицетворяют судьбу самого сержанта Икс. Он замечает, что «стекло часов по пути треснуло», как треснула его собственная жизнь «по пути» к окончанию войны. Следующая мысль сержанта тревожна — «нет ли там еще каких-нибудь повреждений», то есть сможет ли любовь справиться с последствиями фронтовой травмы. Но сразу же за тем его оставляет всякая тревога.

Последней фразой в рассказе сержант Икс выражает уверенность, что «у него, безусловно, есть надежда вновь обрести способность функ-ф-у-н-к-ц-и-о-н-и-р-о-в-а-т-ь нормально». В этих словах можно расслышать тиканье часов, которые, не сомневается читатель, сломаны не бесповоротно. Так Сэлинджер утешает своих бывших товарищей по оружию, внушает им надежду.

То, что рассказ «Дорогой Эсме с любовью — и всякой мерзостью» написан ветераном войны, испытавшим такое же посттравматическое нервное расстройство, что и главный герой, придает ему нравственную весомость. При этом Сэлинджер пишет не о себе, не чтобы во всеуслышание заявить о том, что ему лично пришлось пережить. Схожесть его судьбы с судьбой главного героя всего лишь гарантирует подлинность рассказанного. Мы сейчас узнаём в сержанте Икс Сэлинджера, но в послевоенные годы ветераны узнавали в нем себя.

Автобиографичность рассказа — не в датах, событиях или антураже, а в созвучии между духовно-эмоциональным состоянием автора и его персонажей. Когда Эсме говорит в кафе, что «вырабатывает в себе чуткость», ее слова перекликаются с решением Сэлинджера быть мягче и добрее к людям, о котором он писал из девонширского городка весной 1944 года. На фронте Сэлинджер, как и сержант Икс, утратил эту решимость, но теперь Эсме призывает его вспомнить о ней. То есть рассказ должен был помочь исцелиться не только прошедшим войну читателям, но, надеялся Сэлинджер, и ему самому.

Номер «Нью-Йоркера» с рассказом «Дорогой Эсме с любовью — и всякой мерзостью» вышел 8 апреля 1950 года. Это была единственная публикация Сэлинджера за довольно продолжительный период — с апреля 1949-го но июль 1951-го. Успех рассказа превзошел все ожидания, благодарные читатели обрушили на автора поток восторженных писем. Двадцатого апреля Сэлинджер с радостным удивлением написал Гасу Лобрано, что он уже получил на «Эсме» больше читательских отзывов, чем на любую другую свою вещь. Публика с предвкушением ждала от него новых рассказов. Однако Сэлинджер не стал размениваться на журнальные публикации и пилотную засел за столь дорогой его сердцу роман о Холдене Колфилде.

Задача перед ним стояла невероятно сложная. В его распоряжении имелось некоторое количество разрозненных рассказов, самые ранние из них он написал аж в 1941 году. С течением времени его взгляды и убеждения менялись, поэтому фрагменты будущего романа, которыми он располагал в конце 1949 года, были написаны по-разному и о разном. Сэлинджеру предстояло из этого неоднородного материала выстроить цельное произведение. Чтобы целиком посвятить себя этому труду, требовавшему полной сосредоточенности, Сэлинджер постарался отгородиться от всего, что могло бы его отвлекать.

В последние месяцы работы над романом «Над пропастью во ржи» Сэлинджер начал проявлять еще больший, чем прежде, интерес к дзен-буддизму. В 1950 году он познакомился и подружился с Дайсэцу Тэйтаро Судзуки, известным философом и популяризатором дзена. Сэлинджеру было близко и понятно стремление Судзуки объединить восточную мудрость с христианской мистикой. Увлечение философией дзен-буддизма и вера в тесную связь искусства с духовностью закономерно привели Сэлинджера к тому, чтобы уподобить творчество медитации. Еще на фронте во Франции он находил духовную поддержку в литературном труде, а вскоре после возвращения домой понял, что в дзен-буддизме творчество также считается разновидностью духовной практики. Благодаря ей сам он легче перенес период послевоенной подавленности, а его произведения приобрели более гармоничное звучание.

Работа-медитация требовала от Сэлинджера строгого уединения и полной сосредоточенности. Шум и суета, царившие вокруг с тех пор, как к нему пришла слава, мешали ему работать. Поэтому он превратил Уэстпорт в свой персональный монастырь, в тиши которого он мог беспрепятственно творить и молиться, собирать из фрагментов книгу о Холдене Колфилде.

В 1961 году в журнале «Тайм» утверждалось, что Сэлинджер якобы дописывал «Над пропастью во ржи», «добровольно заточив себя в карцер на Третьей авеню с видом на надземную эстакаду метро… Пока книга не была закончена, он сидел под замком, питаясь фасолью и заказанными по телефону сэндвичами». Нарисованная в «Тайм» картинка забавна, но малоправдоподобна. Имея возможность сколь угодно долго оставаться в уэстпортском уединении, Сэлинджер тем не менее испытывал время от времени приступы одиночества и тогда приезжал в Нью-Йорк повидаться с родными и друзьями. В эти-то наезды летом 1950 года он и устраивался поработать и «карцере на Третьей авеню», а точнее, в кабинете кого-нибудь из отбывших в отпуск редакторов «Нью-Йоркера» — в журнале вообще было заведено при необходимости выделять постоянным авторам рабочее место в стенах редакции.