А. Горбунов - Анатолий Тарасов

Тарасов никогда ничего не просил для себя. Однажды по делам команды беседовал с Василием Сталиным, и тот поинтересовался, нет ли у Тарасова личных просьб. Тарасов был краток: «Нет». Но Сталин-младший, которому, по всей вероятности, кто-то рассказал о том, в каких стесненных условиях проживает главный тренер команды, учинил Тарасову форменный допрос и выдавил из него информацию о коммуналке, в которой проживало на тот момент семейство Тарасовых. В коммуналке, как и во время войны, но только тогда — в деревянном домике, печка чуть ли не по-черному топилась и водопроводная колонка была на улице, а «после войны, когда родилась Татьяна, — вспоминала Нина Григорьевна, — нам дали комнату в коммунальной квартире — целых 17 квадратных метров на Красноармейской улице. Она казалась настоящим раем». А уж двухкомнатная квартира, выделенная Тарасову по прямому указанию Василия Сталина, в генеральском доме, построенном пленными немцами, стала, как говорила Нина Григорьевна, «для нас великим счастьем. Но потом, когда Галя и Таня подросли, — а ведь с нами еще и бабушка, — здесь сделалось тесновато. И я взялась уговаривать отца: давай попробуем обменяться на трехкомнатную. А он в ответ: “Как тебе не стыдно! Люди в подвалах до сих пор живут, а нам советская власть дала хоромы двухкомнатные”».

Когда Тарасовы получили квартиру на Соколе, к ним частенько приезжали помыться дальние родственники и знакомые, у которых возникали проблемы с водой.

Алексей Тарасов называет бабушку «собирательницей семей». «Она, — говорит Алексей, — поменяла-разменяла нас так, что все мы стали жить в одном доме — на Соколе. Видимо, все связано с ее порядочностью. Она была настолько кристальным человеком, что ей легко было, как мне кажется, договариваться с другими людьми — участниками обменных процессов. Не знаю, сколько сил она на это потратила, много, наверное, но ей удалось собрать нас в одном доме. В какой-то момент у семьи нашей там было четыре квартиры в разных подъездах».

В одной из этих квартир, образовавшейся в результате многоступенчатого обмена, стала жить Татьяна, вышедшая замуж за выдающегося пианиста Владимира Крайнева. Они оба постоянно уезжали, и Анатолий Владимирович шутил, что им нужно построить домик в Шереметьево возле взлетной полосы. «Я всегда говорил, — пишет Крайнев, — что наша с Таней семья держится за счет двух женщин — мамы и Гали, которые нас опекали, особенно меня. Когда Таня была на месте, в нашей жизни был порядок, у нее всё горело в руках, она всё успевала — уж не знаю как. Ставила две-три скороварки на плиту, готовила борщ, словно на роту солдат, тем более что так оно и было. Нина Григорьевна, когда мы познакомились и начали приходить мои друзья, говорила: “Господи! Я думала, что артист — это уединенность, тишина… А тут еще хуже, чем у спортсменов”».

Крайнев, как он сам признавался, когда-то «был диким фанатом: знал всё и всех». Но никогда не думал, что породнится и подружится с самим Анатолием Тарасовым. Однажды он привел Анатолия Владимировича в изумление точным перечислением состава троек ЦСКА и сборной образца 1964 года.

«Тарасова любили, — говорил Владимир Крайнев. — Он миллионам людей улучшил жизнь, потому что хоккей — это национальное увлечение, он своим трудом, своими фантазиями, своей любовью поддерживал в народе то славное, что делает народ людьми».

Когда Тарасов приходил в гости к Гомельскому, он часто предлагал тост: «Давайте выпьем за Героя Социалистического Труда — супругу мою, Нину Григорьевну. Столько лет терпеть мужа вроде меня, — это героизм».

Основой тарасовской семьи была огромная любовь и забота друг о друге. Несентиментальный Тарасов однажды признался дочерям: «Я благодарен Богу за то, что у меня есть семья. Такое счастье, когда лежу в постели на даче, а вы втроем с матерью вокруг меня щебечете».

Узнав о необходимости сделать Тарасову операцию на тазобедренном суставе, канадцы из НХЛ пригласили его в Канаду, взяв на себя все расходы. Нина Григорьевна и Татьяна собирались было поехать вместе с ним — Татьяна готова была сама оплачивать поездку из призовых, полученных за победу ее учеников Натальи Бестемьяновой и Андрея Букина на Олимпиаде-88 в Калгари. («Деньги у меня были, — говорит она. — Четыре с половиной тысячи долларов».) Но глава Госкомспорта Марат Грамов разрешения на это не дал. В воспаленном мозгу серого чиновника свербила мысль: если им разрешить, они могут там остаться всей семьей, два заслуженных тренера сразу, — нет, пусть летит один.

Тарасов и поехал один. Без сопровождающих ему было очень тяжело. Английским он не владел, среда была совершенно незнакомая, пусть и благожелательно настроенная, а — чужая.

Сложная операция в Ванкувере прошла успешно. Ее сделал хирург-кудесник Данкен. Кудесником его назвал Анатолий Владимирович, считавший, что доктор продлил ему жизнь. «Никогда не забуду, — говорил он, — как заботливо опекали меня после операции, денно и нощно дежуря у моей постели, канадские друзья, вселяя в меня уверенность в том, что я встану на ноги и смогу еще послужить, принести пользу хоккею. Такое не забывается».

Опека дружеская — это здорово, конечно, но рядом все же не было никого из своих, близких, родных, с кем можно было поговорить, посоветоваться, кому можно было пожаловаться. Незнакомая речь, незнакомая обстановка сыграли свою роль. Тарасову никогда прежде не делали наркоз. Поэтому его ужасал эффект послеоперационных галлюцинаций. От лекарств, которые ему кололи, он впадал в прострацию, отказывался принимать таблетки, звонил домой и кричал Татьяне в трубку: «Таня, они хотят меня отравить!» — «Папа, никто тебя не хочет отравить. Эти уколы облегчают боль». Тарасов требовал отправить его домой.

В своем монологе — обращении к отцу в сборнике «Всё о моем отце» — Татьяна пишет: «Теперь я понимаю: как военный человек, ты боялся ситуаций, над которыми был не властен. Тебе было незнакомо состояние эйфории, привычнее и понятнее была твоя боль, чем этот седативный, расслабляющий комфорт, лишавший тебя воли и желания бороться. А может, ты боялся, что в этом состоянии ты выдашь какие-то государственные тайны, страшные тайны нашей великой Родины, которые только ты один и знал?..»

На девятый день пребывания в госпитале Тарасов настоял на выписке. В Москву его везли на носилках. 12 часов в воздухе. Без сопровождающих. Татьяна называет чудом, что тогда не разошлись швы, не выскочил сустав и Анатолий Владимирович остался жив.

Несмотря на боли в ноге после операции, на палочку и костыль, помогавшие ходить, Тарасов старался не пропускать крупные международные турниры. И не только крупные и не только международные. В марте 1995 года он побывал в Ярославле на финалах «Золотой шайбы».