Константин Сапожников - Солоневич

Шестой участник побега — Николай Бабенко — вызывал у Ивана смутное чувство беспокойства. Всё, что он знал о нём, поведал сам Бабенко. В прошлом — белый офицер, участник Гражданской войны, давно мечтал бежать из Советов. Узнав — «по счастливой случайности» — о готовящемся побеге, напросился в группу: мол, теперь или никогда. Бабенко сумел поставить дело так, что оказался полезным на всех этапах подготовки побега. Даже билеты «организовал» именно он.

Опасения Ивана несколько рассеялись, когда поезд тронулся. Если чекисты знали о их планах, то почему не схватили прямо на вокзале? Или ещё раньше — в Салтыковке? Неужели всевидящее око органов проморгало их подготовку к побегу? Острота переживаемого момента действовала на Солоневичей и их спутников как своеобразная анестезия, смягчала ощущение страха, притупляла чувство тревоги, усыпляя перегруженную эмоциями психику. Всё в их жизни было поставлено на кон. Или пан или пропал.

В своей знаменитой книге «Россия в концлагере» Иван Солоневич так вспоминал о переживаниях того дня:

«Я не думаю, чтобы кто бы то ни было из нас находился во вполне здравом уме и твёрдой памяти. Я как-то вяло отметил в уме и „оставил без последствий“ тот факт, что вагон, в который Бабенко достал плацкарты, был последним, в хвосте поезда, что какими-то странными были номера плацкарт — в разбивку: 3-й, 6-й, 8-й и т. д., что главный кондуктор без всякой к этому необходимости заставил нас рассесться „согласно взятым плацкартам“, хотя мы договорились с пассажирами о перемене мест. Да и пассажиры были странноваты… Вечером мы все собрались в одном купе. Бабенко разливал чай, и после чаю я, давно страдавший бессонницей, заснул как-то странно быстро, точно в омут провалился».

Пробуждение было грубым, резким, ошеломляющим. Перестук колёс вдруг заглушили крики, отчаянный женский визг, шум борьбы, гулкие удары и стоны. Операция по захвату началась одновременно в разных местах вагона, и беглецы не могли помочь друг другу. Иван отбросил в сторону одного из нападавших и тут же почувствовал, что его обхватили сильные тренированные руки, много рук! — за колени, за горло, прижали к подушке голову. При скудном свете «ночника» он увидел, что на него направлено несколько револьверов, и понял, что сопротивление бесполезно: запястья стиснуты наручниками, а ожесточённая возня в соседнем отсеке затихла. Всё понятно: помощи от Бориса ожидать не приходится. Всё кончено…

Иван Солоневич был немногословен, описывая свои чувства:

«Грустно — но уже всё равно. Жребий был брошен, и игра проиграна вчистую…»

В том же самом вагоне «группу Солоневича» повезли назад в Ленинград. Все были в наручниках — «восьмёрках». Исключение сделали только для Ирины. Не избежал наручников и Бабенко. Чекистам приходилось соблюдать «правила игры», прикрывать сексота.

С вокзала группу увезли в двух «воронках» в новое здание ГПУ на Литейном проспекте. Во внутреннем дворе сняли наручники. «Потом мы прощаемся с очень плохо деланным спокойствием, — вспоминал Иван Солоневич. — Жму руку Бобу. Ирочка целует меня в лоб. Юра старается не смотреть на меня, жмёт мне руку и говорит:

— Ну, что ж, Ватик… До свидания… В четвёртом измерении…

Это его любимая и весьма утешительная теория о метам-психозе в четвёртом измерении; но голос не выдаёт уверенности в этой теории.

— Ничего, Юрчинька. Бог даст, и в третьем встретимся».

Ивана отвели по узким бетонным лестницам и бесконечным лабиринтам коридоров в одиночную камеру. Мощные, непроницаемые для внешних звуков стены, сильный запах краски и штукатурки, — тюрьма разрасталась, расширяла свои «ёмкости» по приёму заключённых. Регулярно бывая в Ленинграде, Солоневич видел, в какой спешке возводился комплекс зданий Управления НКВД по соседству с гранитной набережной Невы, Летним и Таврическим садами. Горожане не без иронии называли Управление «Домом слёз». Ходили слухи, что для облицовки его стен использовали надгробия со старых петербургских кладбищ, а для решения «жилищной проблемы» ответработников-старожилов из соседних кварталов переселяли под разными предлогами на окраины. И вот он сам оказался в недрах «Дома слёз». Хорошенькая экскурсия, однако: неизвестно на какой срок и с какими последствиями. Уцелеет ли после неё голова на плечах?

В тюрьме на Шпалерной Солоневич и его «команда» провели под следствием и в ожидании приговора три месяца…

Жаркий июль 1990 года, магазин «Академкнига» на улице Горького (теперь это Тверская, а магазина давно нет). У букинистического отдела нерешительно переминался пожилой человек, только что выслушавший категоричное «нет» от не слишком любезной оценщицы. Я взял из его рук листочки с перечнем книг — мексиканская, аргентинская, кубинская мемуаристика 40–60-х годов. За книги он просил умеренную цену, и мы ударили по рукам. Так я познакомился с Юрием Антоновичем Марковым.

Потом я несколько раз приезжал к нему домой и по частям забирал покупку. Визиты мои сопровождались непременными чаепитиями и застольными беседами. Хотя Марков никогда не занимал руководящих постов, он был свидетелем многих событий, работая секретарём Особого отдела Коминтерна, затем — в различных отделах ГУГБ НКВД, а в 1950–1970-е годы — на технической должности в Секретариате ЦК КПСС. Не знаю, было ли это везением или знаком судьбы, но, приобретя с рук редкие книги о Латинской Америке, я познакомился с человеком, располагавшим уникальными материалами о жизни Ивана Солоневича! Марков заинтересовался его личностью после того, как в архиве ЦК наткнулся на справку советского посольства в Аргентине об обстановке в русской эмигрантской колонии. Автор её, не затрудняя себя изысканностью формулировок, лихо разделывал под орех представителей эмиграции, поглядывая на них с зияющих высот своей идеологической зрелости.

Досталось от него и Ивану Солоневичу:

«Среди лидеров колонии отдельные лица играли до войны видную роль. Достаточно упомянуть о таких её „вождях“, как Вербицкий или Солоневич. Последний в августе с. г. за выступления против перонистского правительства был выслан из Аргентины и в настоящее время находится в Уругвае, откуда руководит газетой „Наша страна“. Он монархист, полусумасшедший фантазёр, называет себя теоретиком старого русского течения и пишет бредовые антисоветские статьи».

К справке были приложены аккуратно перепечатанные на пишущей машинке цитаты из статей Солоневича в качестве подтверждения его «сумасшествия»:

«Миллионы русских душ борются в СССР, отстаивая бытие своё против страшной тьмы и кровавой грязи, которыми большевизм пытается закрыть и замазать свет и солнце русской жизни. Миллионы и миллионы русских мужчин и женщин погибли в этой борьбе мучительно и страшно. Мне страшно думать о судьбах миллионов, медленно и заживо сгнивающих в концентрационных лагерях. Мне страшно думать о том лжепатриотическом словоблудии, которое яркими лозунгами прикрывает самое страшное, что было в нашей истории: попытки убить и тело, и душу нашего народа»…