Константин Сапожников - Солоневич

После покушения Иван оказался словно в вакууме. Ему и сыну выражали соболезнования, высказывали сочувственные слова, но потом соблюдали дистанцию, как будто общение с ними грозило новыми взрывами, кровью и увечьями. Вновь помог Борис Калинников, узнавший, что после «атентата» Солоневичи остались под открытым небом: квартира их была полностью разрушена, и никто не осмеливался дать им приют. Калинников пригласил их к себе на улицу Венелин, 11. К ним был приставлен полицейский, который не оставлял Солоневичей без присмотра.

Через несколько дней после взрыва у Калинникова побывал агент «Старик». Он написал в отчёте о визите:

«За ужином были: Солоневичи, Калинников, его жена Екатерина Александровна, сестра Екатерины — Анна и сын её Александр (Фелицыны), жена доктора Сметанина (приятеля Ивана) с дочерью Ольгой, гимназисткой лет 17-ти, печатники „Голоса России“ — Левашов и Михаил Михайлович Карпов.

Дверь квартиры отворила Анна Александровна Фелицына. Все названные ужинали, запивая водкой. Стол был накрыт в комнате Калинникова. Порция от всех яств уносилась в комнату Ивана Солоневича для угощения приставленного к нему охранника.

Иван Лукьянович сидел, как мрачный демон, и производил впечатление ненормального или страшно пьяного. По его словам, он абсолютно лишился аппетита. Ел он только по принуждению хозяйки.

Очень много говорили о положении в Советском Союзе, судебных процессах над партийными руководителями. На чей-то вопрос: ‘Неужели Бухарин и компания действительно признаются в таких преступлениях?’ — Иван Солоневич ответил: „Я не сомневаюсь, что их пытали, а больше всего, что их отравляли ослабляющими силу воли ядами. Я сам с братом Борисом и Юрой испытал действие это яда в ГПУ, когда нам паяли связь с немцами и шпионаж в их пользу. Физиологические признаки этого неизвестного нам яда таковы: апатия, неимоверная потеря силы воли, полная физическая слабость, даже ‘недержание’, которое при скудном питании меня гоняло 8–10 раз в ночь в уборную. Но процесс Бухарина — начало конца советчины“.

По словам Левашова, после взрыва тираж „Голоса России“ вырос с 8 до 10 тысяч экземпляров. Болгарский синод (по предложению митрополита Стефана) собирается издать книгу „Россия в концлагере“».

Дальнейшее пребывание в Болгарии грозило Солоневичам новыми бедами. Полиция не исключала повторения покушений. Висело на волоске издание «Голоса России» — постоянного источника неприятностей для болгарских властей. В кризисных условиях очень помог Левашов, взявший все заботы по газете на себя.

Единственной страной, проявившей интерес к судьбе Солоневичей, была Германия. Консульство с готовностью отозвалось на обращение к ним по поводу виз. Гибель Тамары словно сняла с них все прежние подозрения в связях с НКВД. Иван и Юрий решили, что лучшего варианта им не найти: в рейхе положен конец коммунистическому разгулу и безнаказанности. Оттуда можно будет руководить газетой. Левашов доказал, что человек он ответственный и надёжный, не подведёт. Там можно будет продолжить — решительно и бескомпромиссно — борьбу с большевизмом, как они обещали над телом Тамары…

Отец и сын Солоневичи вылетели в Германию 19 марта 1938 года. Их отъезд был обставлен повышенными мерами безопасности, о нём знали только два-три лица из близкого окружения. Для резидента «Максима» их бегство из Болгарии не осталось незамеченным. В тот же день он сообщил в Москву о содействии немецкого посольства «эвакуации „спортсменов“». Лишь некоторое время спустя в 91-м номере «Голоса России» появилось короткое сообщение о том, что Солоневичи находятся в немецком санатории. Конкретное место, разумеется, указано не было.

После тщательного обследования врачи предупредили Ивана: «Вы на грани нервного срыва». В соответствии с диагнозом заставили его пунктуально выполнять лечебно-профилактические процедуры: приём лекарств, ежедневные спортивно-физические нагрузки, массаж, моционы по живописным дорожкам.

Вместо нансеновских документов отец и сын получили, по выражению Ивана, «фальшивые немецкие паспорта». Сотрудники службы безопасности рейха настаивали на сохранении Солоневичами полной анонимности их нахождения в санатории, требовали ведения переписки только через специально прикреплённого агента-охранника. Немцы, как и болгары, считали, что покушение на Солоневичей может повториться.

Первые недели в Германии, проведённые в санатории в окрестностях баварского города Обинга, прошли для Ивана как в тумане. Психологическая травма рокового 3 февраля заживала с трудом. Вспоминал он о тогдашних своих ощущениях с неизменной болью:

«В Германию весной 1938 года я приехал не при совсем обычных обстоятельствах: зловещие люди убили мою жену, сын был слегка ранен, я не находился в полном равновесии. И сейчас, восемь лет спустя, в памяти встаёт разорванное тело любимой жены и её раздробленные пальчики, вечно работавшие — всю её жизнь. Болгарская полиция откровенно сказала мне, что бомба пришла из советского полпредства, что она, полиция, ничего не может сделать ни против виновников этого убийства, ни против организаторов будущего покушения… Нас обоих охраняли наши друзья, да и полиция тоже приняла меры охраны. Против уголовной техники зловещих людей, против их дипломатической неприкосновенности — эта охрана не стоила ни копейки. И вот — виза в Германию, виза в безопасность, виза в убежище от убийц. Нетрудно понять, что никаких предубеждений против антикоммунистической Германии у меня не было».

По русской эмиграции в это время усиленно гуляли слухи, что Солоневич после покушения сошёл с ума. Постаралась вездесущая советская агентура. Цель была очевидна — скомпрометировать дальнейшую публицистическую деятельность писателя. Иван, понимая злонамеренность этих слухов, будучи уже в Берлине, подготовил «опровержение» (31 марта 1938 года) и отправил его в Брюссель редактору журнала «Часовой» В. Орехову. Тот не замедлил с ответом:

«Совершенно доверительно, 3.04.38.

Глубокоуважаемый Иван Лукьянович!

Получил Ваше письмо и благодарю за память. Прежде всего позвольте мне выразить Вам моё глубокое удовлетворение тем, что Вы находитесь „в здравом уме и твёрдой памяти“. Клеветники усердно распускают слухи, идущие из известного мне центра, о том, что Солоневич „сошёл с ума“, что газета прекратила своё существование, что Вы решили „передать газету младороссам“, и прочие небылицы. К сожалению, часть эмиграции, подверженная панике и сплетням, этому верит и бессознательно, иногда с видом благожелательным, повторяет всю эту гнусную стряпню.