Яков Резник - Сотворение брони

Галактионов усмехнулся:

— Авторитетами загнать в угол хочешь? Я против Кошкина ничего не имею — человек он, наверно, стоящий. И то, что по решению ЦК выпускники политехнического будут посланы к нам, — прекрасно. Но надо дать им созреть. А вы с директором ошарашили всех, включив Кошкина в группу «сто одиннадцатого». Ты знаешь, что в КБ об этом говорят?

— Догадываюсь.

— Не думаю.

— Говорят, что Гинзбургу, видать, важен партийный билет, а не опыт. И посолонее…

— Что Кошкин ничего путного для машины не делает, иначе главный не прятал бы его от коллектива. Так?

— Вот тут, Семен, ты в самое «яблочко» попал. Кажется, и от меня этого уникума прячешь.

— Зайди, пожалуйста, в механический.

— Ты завел третью смену?

— Полуночник объявился, потерял счет времени. Посмотришь, а потом я готов слушать тебя хоть до утра.

Токарный станок исполнял ночное соло. Единственная включенная лампочка в шестьдесят ватт освещала станок и крупную, с густой курчавой шевелюрой, голову Кошкина. Пепельно-серой выглядела рубаха, вспученная большими лопатками на согнутой спине. Сильные, оголенные по локоть руки и сухая шея казались бронзовыми.

Почувствовав человека за спиной, Михаил Ильич остановил станок и снял деталь.

— С приездом, Максим Андреевич!

— Спасибо… А почему не рабочие? — спросил Галактионов, подойдя ближе и беря деталь в руки. Она была сложного профиля, обработанная на токарном и зуборезном станках.

— Станочники перегружены, пришлось бы долго ждать. Конечно, они лучше бы сделали…

— Не уверен. Обработана отлично. А главное, легка!

— На сто шестьдесят граммов меньше, чем предполагали. На узле сэкономим несколько килограммов.

Как было Кошкину не сказать об этом Галактионову, если предстояло примирить трудно примиримое: при едва не трехкратном утолщении брони на «сто одиннадцатом» сохранить тот же вес, который имел его предшественник, тоже средний танк! Правда, проект предусматривал одну башню вместо трех, имеющихся на предыдущем танке, и все же одно это не могло дать нужную экономию. Требовалось еще и еще снизить вес. А добиться этого можно было только критической оценкой всех сечений и конфигураций, поисками в каждой детали возможностей снижения массы, но без ущерба для боевых качеств машины.

— Надежность, думайте прежде всего о надежности! — не преминул напомнить Галактионов. — И учтите: она прояснится не здесь, а на длительных испытаниях в жару, в мороз, и не на одном образце — на партии машин!

По заснувшему Ленинграду мчался автомобиль Галактионова. Подобной марки не существовало ни в Старом, ни в Новом свете, хотя каждый автомобильный король при желании смог бы, пожалуй, найти в ней части едва ли не всех типов машин, когда-либо вышедших из ворот его предприятий и давно заброшенных на свалки.

Рядом с Галактионовым сидел Кошкин. При крутых поворотах его кидало то на дверцу, то в сторону Галактионова, и Кошкин вцепился пальцами в скобу впереди себя, растопырив ноги для устойчивости.

Разговаривать в грохоте машины было невозможно, и Кошкин думал об этом крутом в суждениях человеке, о чудачествах и причудах которого говорили, пожалуй, не меньше, чем о его недюжинном таланте.

Уже третье поколение студентов кончало политехнический после Галактионова, а все еще из уст в уста передавалось, как он в двадцатых годах сконструировал аэросани, носился на них вокруг Ленинграда и по льду Финского залива, а потом невесть как собрал этот единственный в своем роде автомобиль, не раз оставлявший на спортивных гонках позади себя даже «форды» последних выпусков. Наверно, и аэросани, и этот автомобиль, думал Кошкин, помогают Галактионову искать, находить то, что никто не находил… Создал с коллективом танк Т-26 и в дальнейшем, вместе с Гинзбургом, проводил его модернизации — вплоть до испытаний на шасси этих машин гаубицы ста пятидесяти двух миллиметров. Утверждают, что идею подсказал Тухачевский, — но не другому же подсказал, а ему, Галактионову…

Галактионов вдруг вспомнил тонко обработанную Кошкиным деталь.

— Вы не токарем работали в молодости?

— Нет, только на первой институтской практике.

— А ваша рабочая специальность?

— С детства и до службы в армии — кондитером.

— Ну и ну, — уже совсем по-дружески рассмеялся Галактионов. — Кондитер танковые деликатесы выпекает…

Пушки — Крупп.

Моторы — Крупп.

Военные корабли — Крупп.

И танки — тот же Крупп.

Ни один король не был столь всемогущ, как Густав Крупп фон Болен унд Гальбах.

Более ста промышленных фирм в Германии и десятки за ее рубежами принадлежали концерну Круппа. Накануне первой мировой войны он продавал орудия уничтожения тридцати странам мира — Карл Либкнехт разоблачил его в рейхстаге как провокатора дипломатических и военных конфликтов.

В годы первой мировой войны сто восемнадцать тысяч рабочих крупповских заводов в Эссене производили ежемесячно три тысячи полевых орудий, да еще сверхдальние пушки «Колоссаль», которые обстреливали Париж.

Поражение Германии и Версальский договор не усмирили Круппа. На глазах у представителей союзной контрольной комиссии его заводы выпускали молочные бидоны, дверные замки, машины для перевозки мусора и ремонта дорог, а втихомолку — запрещенные договором полевые и морские орудия. Вскоре Крупп возобновил производство паровозов, грузовых автомобилей и тракторов, а контролеры не замечали или не хотели замечать, что шасси грузовиков в любой момент может превратиться в орудийные лафеты, тракторы — в легкие танки, что патенты на свои новейшие орудия Густав Крупп обменял в Швеции на огромное число акций арсенала «Бофорс» и танкостроительной фирмы «Ландсверк», постепенно прибирая к рукам предприятия этих военных фирм. Даже «Большую Берту», пушку-великаншу, магнат сумел замаскировать под заводскую трубу, сохранив ее как символ непокорности, неистребимости династии Круппов.

Никто из монополистов Германии не сумел так ловко опутать контролеров западных держав посулами, взятками, лестью. Никто не был так хитер и беспощаден к рабочим, к промышленникам, оказавшимся хотя бы чуть слабее в конкурентной борьбе. Мольбы о пощаде не оказывали на Круппа никакого действия.

…До 1906 года, когда Берта Крупп, единственная наследница всех богатств фирмы, купила себе в мужья тридцатишестилетнего аристократа Густава фон Болена унд Гальбах, связанного родством с американскими миллионерами Боленами, тот занимал пост секретаря германского посольства в Вашингтоне. Получив специальным указом кайзера Вильгельма имя Крупп фон Болен унд Гальбах, которое отныне должно было переходить к старшему из его будущих сыновей, главе фирмы и наследнику, недавний дипломат очень скоро начал диктовать свою волю самому Вильгельму. В пятнадцатом году, когда военная победа Германии казалась немецким монополистам несомненной, Густав вручил кайзеру меморандум о создании под главенством Германии Срединно-Европейской империи. Он предлагал включить в нее Австро-Венгрию, Бельгию, Голландию, часть Франции, Швейцарию, все скандинавские государства и Россию как сырьевой и аграрный придаток Германии.