Бен-Цион Динур - Мир, которого не стало

И действительно, в 11 часов вечера мама постучала в мою комнату и рассказала, что старый полицмейстер Лященко приходил четверть часа назад, отозвал маму и предупредил, что в три часа ночи будут производить обыск и меня арестуют. Мама пришла сказать мне об этом и попросить меня, чтобы я отдал ей печать организации и все подозрительные бумаги. Она обещала мне вернуть их в целости после моего освобождения. Битый час я «уничтожал квасное». Мама взяла весь «груз», пожелала мне спокойной ночи и взволнованно попрощалась со мной. Я, после того как вернулся и еще раз проверил все свои бумаги, пошел спать. Ровно в три часа ночи пришла полиция, перерыла весь дом и потребовала, чтобы я сдал печати (Лященко знал, чего они потребуют!) и бумаги организации. Они не нашли ничего – и в 5 часов повели меня в полицейский участок.

В 9 часов меня привели к исправнику Назаренко, высокому широкоплечему украинцу с красивым смуглым лицом, черной бородой и густыми усами, маленькими серыми холодными и спокойными глазами. Он дал мне постоять перед ним несколько мгновений, затем встал, подошел ко мне и стал поносить меня на чем свет и крыть отборным трехэтажным русским матом!

– Как ты посмел раздавать в синагоге антиправительственные листовки и собирать деньги в пользу наших врагов-японцев в час, когда наша кровь льется в боях с ними! Мы уничтожим вас, предателей! Вот раввин ваш, человек умный, и праведный, и храбрый, выступил против вас, – а вы поднимаетесь против него и устраиваете скандальные выходки! Отправим вас в тюрьму, и вы сгниете там, вырвем вас, бунтарей и предателей, с корнем!

Выкрикнув это, он протянул руку к моим волосам (у меня тогда еще была шевелюра!) и с силой дернул меня за волосы…

И я возопил:

– Как вам не стыдно, господин исправник, поносить меня языком пьяниц, да еще перед портретом Его Величества царя! А ведь это осквернение имени царя – и вы после этого требуете уважения к власти! Все, что господин рассказывает, – наглая ложь и отвратительная клевета! Листовки, которые мы раздавали, были напечатаны в Елисаветграде с разрешения цензуры! И не я их раздавал; раввины пригласили меня уладить конфликт, я выполнил их просьбу и успокоил народ, а в момент раздачи листовок меня там вообще не было! Деньги собирались в пользу Земли Обетованной и в день поста по разрушенному Храму, это религиозный обычай и практикуется уже две тысячи лет! Кто это подсказал уважаемому исправнику наглые лживые речи, поставившие его в смешное положение в глазах людей?!

– Ты говоришь, что это лживые речи? Наглый бунтовщик! Введите уважаемого раввина!

Вошел мой дядя. Бледный и дрожащий. Исправник попросил его сесть и сказал:

– Господин раввин, извольте повторить этому наглому бунтовщику все, что вы говорили мне!

И дядя рассказал. Его голос дрожал, и он рассказывал очень медленно – но решительно.

– Юноши, – сказал он, – раздавали листовки и собирали деньги. За все, что происходит в синагоге, я несу ответственность. Листовки – так сказали мне, я их не читал, – были против правительства. Деньги собирали на неизвестные мне цели, на цели, о которых меня не известили. Я приказал конфисковать листовки и деньги. Пришло много молодых людей под предводительством моего внучатого племянника, который вот тут стоит перед вами, и устроили скандал.

– Ну? – сказал исправник, обращаясь ко мне. – Что скажешь?

– Я сожалею, – сказал я, – о том, что благодаря всей этой истории я убедился в правоте древних мудрецов, которые говорили: «Тот, кто злится, теряет мудрость свою!» Мой дядя – мудрый человек, но в этой истории воплощается правило: не следует человеку – и тем более мудрецу – не говорить правды! И вот что было на самом деле: раздававшиеся листовки были напечатаны с разрешения цензуры, деньги были посланы в Комитет организации по поддержке крестьян и рабочих в Сирии и Палестине, находящийся в Одессе, в Овчинниковском переулке, дом 2… Конечно, право раввина – запрещать сбор денег в синагоге, но поскольку деньги уже были собраны и их нужно было только переправить в комитет, то они уже принадлежали комитету, и комитет может даже в судебном порядке потребовать, чтобы ему вернули деньги! Уважаемый ребе не читал листовки, но обязан был прочитать и засвидетельствовать, что то, что рассказывали про них, – это ложь! Ну в самом деле, все это было бы смешно, если бы не было так печально!

Исправник заорал:

– Как ты смеешь обвинять уважаемого раввина во лжи! Степень твоей наглости доказывает его правоту!

Он позвал двух казаков и приказал им увести меня в особую комнату. Это пробудило во мне опасения – и когда я попал в эту комнату, я поспешно сел возле окна и объявил казакам, что если они приблизятся ко мне, я буду рассматривать это как стремление ударить меня (у меня были основания подозревать, что именно в этом был смысл «особой комнаты»), тотчас же разобью стекла и подниму такой крик, что сбежится весь город!.. Казаки не двигались с места и не приближались ко мне. Но и не отрицали того, что они могут это сделать. Они только сказали: «Не кричи, мы тебя пока что не бьем…»

Ближе к вечеру меня отпустили, – мой арест и донос на меня, которые вызвали слухи среди христианского населения города о «евреях, которые собирали деньги для японцев», и о том, что в этом «замешан раввин», очень возмутили всю общину. Специальная делегация домовладельцев, состоящая из богатых и уважаемых горожан, обратилась к исправнику и объяснила ему, как все обстоит на самом деле. И еще они сказали ему, что по сути я тоже «раввин», только из «новых»… Исправник сказал им, что он уже убедился в том, что по сути я раввин в самом деле: очень наглый, бунтовщик по своей природе и «все из Талмуда валяет»! Когда я вышел из-под ареста, я обнаружил на улице скопление народа: мои друзья из города и ближайших окрестностей. Я помню, что среди тех, кто пришел, были также д-р Арье Бихам, который был врачом в Миргороде, окружном городе в нашем районе. Он был другом д-ра Йосефа Эпштейна и сыном хасида из Харькова, близкого друга моего дяди. Он сказал, что поспешил прийти и как сионист, и потому, что он «готов – и желает – помирить друга своего отца и друга своего близкого приятеля». Многие из домовладельцев – в частности, семья Малкиных, чья дочь была замужем за Йосефом Эпштейном, – решили основать сионистскую организацию, а не «полагаться всецело на молодежь». Было большое собрание в доме одного из зажиточных домовладельцев. По моему предложению организацию назвали «Флаг Сиона», что символизировало сионистскую деятельность с «гордо поднятой головой». На этом собрании я обозначил программу сионистской деятельности в городе. Кроме всего прочего, я предложил выбрать нового раввина, который будет не «торговец» (как мой дядя), а учитель, который будет знатоком Торы и создаст современную еврейскую школу для всех членов общины. Предложение было принято всеми. Было решено, что напишут мне «доверительное письмо» за подписью домовладельцев, которое даст мне полномочия выбрать человека, подходящего на место раввина общины, и если этот человек будет согласен выставить свою кандидатуру, они заранее обязуются полагаться на мою рекомендацию и выбрать его раввином.