Бен-Цион Динур - Мир, которого не стало

Как и в моем родном городе, в Одессе я посвящал все утренние часы чтению. Каждое утро я шел на другой конец города в городскую библиотеку, которая располагалась в красивом доме на Херсонской улице. Просторный зал, изобилие книг и хорошее освещение влекли меня туда. Я установил себе часы для дисциплин, которые я просматриваю, и для дисциплин, которые учу. В моем учебном плане были и гуманитарные предметы. Теперь вместо еврейской истории я уделял много времени изучению проблем эмиграции и поселенческого движения. В «ха-Шилоах» в то время как раз была опубликована статья Зеева Смилянского {473}«Обманчивый свет», в которой он пытался доказать, что нет надежды на массовое переселение, а все попытки решить еврейский вопрос путем массовой эмиграции и массового заселения новой территории – не что иное, как иллюзия. Аналогичным духом была пропитана и статья Членова «Сион и Африка на шестом конгрессе», опубликованная в русскоязычном сионистском ежемесячнике «Еврейская жизнь» {474}. Я решил самостоятельно изучить эти проблемы с помощью научной литературы. Я прочел перевод книги француза Леруа-Болье «Колонизация у современных народов» {475}, книги русского писателя Мижуева {476}про переселенцев и эмиграцию – и особенно внимательно читал про заселение русскими Сибири, критерии его успеха и причины неудач. Я помню, что на все аргументы Зеева Смилянского и Членова – что массовое переселение никогда не было успешным, и поэтому переселение не может решить еврейский вопрос, – у меня был только один довод: на это уже ответил Герцль в своей книге «Еврейское государство», сказав: «Несчастья евреев – это могучая сила, которая способна осуществить эмиграцию и массовое переселение». Разумеется, если умело использовать эту силу и грамотно направлять ее. Я сопротивлялся всем своим существом сионизму, не связанному с массовой эмиграцией и переселением. С каждым днем во мне крепло несогласие с идеями Ахад ха-Ама, которые завладели оппозиционными кругами в сионистском движении, называвшими себя «Сионисты Сиона».

Тем временем я продолжал свою сионистскую деятельность в Одессе. В одну из первых суббот после моего приезда в Одессу я пришел в сионистскую синагогу «Явне». К своему удивлению я обнаружил там полный двор молодежи, повсюду велись дискуссии об Уганде, территориализме, о практической работе в Эрец-Исраэль; о сионизме и социализме и о взаимоотношении между ними, о назначении князя Святополка-Мирского {477}на должность министра внутренних дел вместо Плеве, о либеральном духе, которым вроде бы повеяло в стране, и о степени важности этого. Группы беседующих стояли по всему двору. Спорила в большинстве своем молодежь: ученики и экстерны, учителя, служащие, рабочие. А рядом с каждой спорящей парой стояла группа слушателей; среди них было довольно много людей и зрелого возраста, которые тоже периодически присоединялись к спору.

В первый раз я ощутил волну большого народного брожения. И снова с головой окунулся в водоворот дома Израилева, как в Вильно, – и еще сильнее, чем в Вильно. Вильно с Одессой кажутся мне похожими неким ощущением «массовости евреев». Однажды я встретил на улице моего виленского знакомого, Хаима Гольдберга, того, который привез мне в свое время привет от старшего брата из Брест-Литовска. Он представил меня своему другу Шмуэлю Либерману, с которым они жили в одной комнате на улице Средняя на Молдаванке – окраине города, где селилась одесская беднота. Я очень обрадовался этой встрече. Хаим Гольдберг сразу же ввел меня в сионистскую организацию «Нахалат Авот», активистом которой он был. Главным местом для встреч и собраний членов этой организации был дом учителя Ципмана, недалеко от моей квартиры. Гольдберг и Либерман тут же повели меня к Ципману, представили и порекомендовали меня ему. Гольдберга заинтересовало также мое финансовое положение: «Чем этот овощ жив?» – и, «как человек искушенный», он посмеялся над моим наивным предположением, что я смогу существовать долгое время за счет своих сбережений. Он пообещал, что постарается найти мне учеников. Как-то он приходил ко мне в гости в мою комнату и поразился тому, «к каким условиям я сумел приспособиться», – а затем по совету и при помощи Ципмана я нашел поблизости – на ул. Ремесленная – другую комнату, хорошую, приятную и недорогую. По рекомендации моего друга Симха Браверман, директор реформированного хедера на Молдаванке, в Госпитальном переулке, предложил мне попробовать преподавать у него в третьем классе. Дети там были одесские: шустрые и остроумные, смышленые и насмешливые, – на первом же уроке я почувствовал, что мне предстоит расколоть крепкий орешек. Хотя я старался быть терпеливым и благоразумным, но чувствовал, что не выдержу долго. Особенно нервировала меня на уроках «почта» между учениками: записки не просто передавались из рук в руки, а буквально летали по классу. При этом дети кричали друг на друга: «Что ты мешаешь учителю!» – и я конфузился. В принципе, мне удавалось увлекать учеников своими уроками, но после каждого занятия с меня стекали струи пота… Господин Браверман предложил мне не торопиться покидать хедер, но не очень сильно упрашивал, когда я решил через несколько дней, что не стоит заниматься не своим делом… Действительно, несмотря на неудачи в хедере, я успешно давал уроки отдельным ученикам и в группах. Одна группа из трех активисток женской сионистской организации – кажется, «Шахар Циан» – училась у меня почти шесть месяцев. Преподавание в этой группе доставляло мне большое удовольствие. Мои ученицы очень серьезно относились к учебе, а с их семьями у меня установились дружеские отношения. У меня было еще две студенческие группы, с которыми я регулярно занимался: курсистки и экстерны. А кроме того – несколько частных учеников. После моего вступления в организацию «Нахалат Авот» мне стало казаться, что я вовлечен в самую сердцевину сионистского движения Одессы: через какое-то время меня выбрали представителем этой организации в городском сионистском комитете, а в начале ноября я уже присутствовал на его первом собрании, правда, пока не участвуя в голосовании. На этом собрании территориалисты и угандисты получили большинство в пять голосов.

Из моей деятельности в городском сионистском комитете мне запомнилась только работа в «сионистской библиографической комиссии», которая была основана комитетом. Комиссия состояла из трех человек: Финкель (он затем служил казенным раввином в одном из городов Херсонской губернии), Александр Друбинский (молодой студент, одессит, учился в Париже и был уже знаком с газетно-журнальной деятельностью) и я; я уже не помню, кто порекомендовал и почему выбрали именно меня. Позже к нам присоединился Михаил Алейников {478}, который тогда как раз переехал в Одессу. Материал, который мы собрали, поступил затем в сионистский центр в Петербурге и, как я слышал от Финкеля, которого встретил в Одессе в 1920 году, был там издан.