Бен-Цион Динур - Мир, которого не стало

Мы много говорили, а сказать правду – я много говорил… Яаков Лещинский только слушал, точнее – притворялся, что слушал. Я вспоминал нашу с ним встречу в Одессе, в комнате Ханы Майзель, спор об аграрном вопросе… в Германии, Яакова Рабиновича, который думал, что является специалистом в этой области. Только когда Лещинский хлопнул по моему одеялу со словами: «Хватит. Надо лежать тихо», – я почувствовал, что он вовсе не слушает меня. Этот эпизод положил начало моему близкому знакомству с Яаковом Лещинским.

В июне мы с Веней переехали на новую квартиру на Прозоровской улице, 12. На этой улице дома были только с одной ее стороны, на другой же был холм, поросший деревьями, и красивый вид. Наша улица находилась между Большой Васильковской – в том месте, где она пересекает Крещатик, центральную улицу Киева, – и Жилянской. Мы сняли комнату на четвертом или пятом этаже, в квартире вдовы врача, дочь которой была зубным врачом. У нас была очень большая комната с красивой верандой. Невеста моего соседа, юная учительница, уроженка уральского города Екатеринбурга, периодически навещала нас и следила за чистотой и порядком. Мне никак не удавалось ее увидеть – я познакомился с ней только через два года в Полтаве.

Наши квартирные хозяйки были образованными и учтивыми женщинами. В июле Веня уехал из Киева «на кондицию» – преподавать, и я поселил вместо него Черного Хаима. Кроме того, у меня ночевали все приезжавшие в Киев по делам нашей партии из Кременчуга и Чернигова, из Черкасс и Прилук и даже из Житомира и Вильно.

Веня попросил меня пересылать на его новый адрес письма, которые придут на его имя от невесты. И вот примерно 20 июля, через две недели после роспуска Думы, в городском театре была поставлена опера с участием Сибирякова {574}. Черный Хаим постарался и достал два билета – себе и мне. Мы пошли и получили большое удовольствие. Но на выходе, когда мы уже были на улице недалеко от театра, ко мне подошли два человека, полицейский и сыщик в штатском, и взяли меня под руки: «Пройдемте в участок района Старого Киева». Хаим, шедший сзади, сказал: «Что?» «А, это твой друг? Ладно, иди и ты с нами». Собрался народ. Мы увидели Аарона Соколовского, Саню Хургина и других – они на минуту остановились и продолжили свой путь. Полицейский участок в Старом Киеве заслужил определенную репутацию – там до смерти забивали политических заключенных. Аврааму Харашу, члену нашей партии (потом он стал известным русским журналистом в Цюрихе), там сломали правую руку. Нам не хотелось туда идти. В кармане у меня были письма невесты моего товарища, и я, пользуясь темнотой, бросал их на землю – одно за другим. Хаим начал переговоры с полицейскими, чтобы они освободили нас. Они согласились с условием, что мы отдадим им все наши деньги, а также часы (денег у нас было немного – всего три рубля). Мы согласились. Они взяли и мой кошелек. Взяли и ушли. Только мы избавились от них, как они стали безостановочно свистеть. Я увидел, что полицейский нашел одно из писем, которое я выбросил на плитки мостовой. Мы позвали извозчика – а денег у нас не было – и попросили отвезти нас на Большую Васильковскую, в молочный ресторан «Краковский». Мы знали, что там всегда есть наши, и правда – мы обнаружили там Аарона и Саню, взяли у них денег, чтобы заплатить извозчику, и пошли домой. Когда мы поднялись в квартиру, перед нами открылась дверь, и дочь хозяйки сказала нам: «За вами идут два человека, они приближаются к дому: здесь был Хургин, „почистил“ комнату, а вы должны уйти отсюда немедленно и выйти через заднюю дверь». Я ответил: «Хургин не мог „очистить“, есть вещи, которые знаю только я». Ведь в потайном ящике у меня лежало все, связанное с нашим издательством «Фрайланд», которое мы основали в Одессе, переписка с товарищами из других городов губернии и тому подобное. Я «сжег хамец {575}», а мой друг, человек практичный, сказал: «Квартира, которая под нашей, пуста. Давай возьмем матрас и тихонько спустимся туда через черный ход». Так мы и сделали: вошли в ту пустую квартиру, разложили матрас в боковой комнате и заснули. Наутро мы расстались. Хаим вышел через черный ход, прошел через двор и в тот же день уехал назад в Кременчуг: он уже достаточно тут засветился. Он советовал и мне поступить так же, но я не согласился. Я вернулся в квартиру и не успел обменяться парой слов с хозяйкой, как в дверь позвонили. Я сказал хозяйке: «Я болею. Ты вырвала мне два зуба». Я снял очки, завязал лицо платком и начал вздыхать, а хозяйка ходила за мной и говорила: «Потри! Если кровь не перестанет течь через десять минут, быстро поднимайся!» Я, продолжая стонать, спустился в пустую квартиру, а оттуда – через двор…

Оказалось, что полицейские приходили по поводу случившейся в доме кражи. Тот полицейский и сыщик, что преследовали нас, попутно произвели кражу в одном из домов. Те, что пришли в этот раз, были другие. Пока что была необходимость вывезти куда-то нашу типографию. Выпуск прокламаций после роспуска Думы навел тайную полицию на ее след. По набору узнали, что они из типографии, где работал Каминский. Он сообщил нам, что сегодня уезжает из Киева и что у него есть основание опасаться, что сегодня-завтра обнаружат квартиру, в которой находится типография. Рабочий, на имя которого была записана эта квартира, также работал в той типографии. Так что нужно срочно освободить квартиру. К тому же в ней находилась печать уездного комитета и важные документы. Я договорился с Давидом Л. и Мишей Л., что возьму все бумаги и приду к Мише ночевать, а Давид с одним из надежных извозчиков, работающих у подрядчика Л., перевезет ящики с типографскими принадлежностями на один из отдаленных участков, где работают люди этого подрядчика, а там спустит их в яму, где раньше была известь. Мы трудились весь день. Исачка (Ицхак) и Саня сторожили. Л. вынес типографское оборудование и поехал с извозчиком, а я, усталый и изнемогший, пошел в замечательную квартиру Лукашевича. У меня не было даже сил поесть – я лег и сразу заснул. Спал я крепко и узнал о событиях той ночи только утром. Господин Лукашевич пришел поздно. Миша заснул. Услышав громкий звонок, он испугался, решил, что пришла полиция, и поспешил выбросить в сад мой сверток с бумагами. Когда вошел его отец, он успокоился и вышел поднять сверток. А его нет – дворник поднял его и понес в полицию. Господин Лукашевич поспешил догнать дворника, и с помощью немалых денег – он не назвал сумму – ему удалось вернуть мой сверток. Он передал его мне с невеселым смехом: «Вот тебе твой дорогой сверток».

В тот же день друзья нашли мне новое жилье, тоже на улице Хорива. Меня это не сильно обрадовало, так как через два дня полиция пришла в квартиру, где была типография. И несмотря на то что дом тем временем успели побелить, сыскные утверждали, что в квартире чувствуется запах типографской краски. «Видно, мы опоздали!» – сказали они. Но за запах в тюрьму не сажают.