Таня Перес - Дитя дорог

– Ой, – говорит Милочка. – Дал бы бог нам такого Стасика!

B один прекрасный день появился у Милочки парень, который был старше нас на несколько лет. Он был каким-то родственником. За хороший обед он был готов сделать для нас все! Вадим был на две головы выше и широкоплечий. Он придумал повозку на трех колесах, которую можно было толкать перед собой. Таким образом «дровяной вопрос» был решен. Мы его «усыновили»! Можно было использовать его в наших походах по деревням за маслом, солью и сахарной свеклой.

В те времена, эта свекла спасала нас во всех смыслах. Из нее можно было приготовить разнообразные блюда и в особенности пироги. Самое главное качество было то, что ее использовали для приготовления домашней водки. Почти в каждом доме был стеклянный аппарат, весь в трубочках, который перерабатывал заранее спеченную свеклу, отжимал ее, превращал ее в какую то темную жидкость, которая проходила еще долгий путь до того как попадала в стакан. Запах этой свеклы оставался навсегда. Сама водка была сладковатая. В один из моих походов по Украине меня кто-то напоил такой водкой, перед тем как я пошла спать. Я спала день и ночь. Тот, кто покупает в магазинах все, что ему нужно не задумывается о том, как это сделано. Мы же все знали и все делали сами. С той минуты как мы встретились, Милочка и я, мы стали неразлучными подругами. Наши походы по деревням, которые были очень опасны. Бесконечные разговоры о нас и о нашей жизни, о Сталине, о войне, о судьбе разных людей и вообще о судьбе. Главные разговоры были о еде. Почти все время мы были голодными. Все это нас связывает до сегодняшнего дня. Русский язык, на котором мы говорили, был правильный и очень красивый. Потому, что мама Милочки, изумительная женщина, и ее отчим были очень образованы. Я чувствовала себя частью жизни этой семьи. Детки были слишком малы, для того чтобы учиться читать, но мы их учили правильному поведению за столом перед тарелками. Известно, что большинство времени эти тарелки были пустыми.

Когда я жила в деревне, то заметила, что крестьянки не стирают белье руками, а пользуются толстыми палками, которыми его бьют в корыте. Я это рассказала Вадиму, и он мне сразу же все объяснил.

– Мыло должно быть в порошке, – сказал Вадим. – Какие же вы обе дуры, если вам не пришло в голову что это нужно так делать!

– Как же тебе не пришла до сих пор в голову идея помочь нам! Ты весь день гуляешь и ничего не делаешь!

– Ты городишь чепуху! Я не гуляю, – обижается Вадим. – Я в комсомоле!

– В комсомоле?! – кричим мы в один голос. – Как?! Где?! Расскажи! Мы тоже хотим!

Вадим замолчал, после долгого размышления он сказал:

– Вы обе еще маленькие. Таня совсем не может, ей нельзя выходить из гетто, а ты…

– Что я?! Кто я?! Почему я?! Я могу!

– Может быть, ты можешь, но тебе не стоит.

– Почему, почему?! Я хочу!

– Это очень опасно.

– А ты что там делаешь?

– Я когда-нибудь тебе расскажу, не теперь.

Вадим смотрит на меня. Мое сердце сжимается. Я чувствую, что сейчас произойдет что-то очень неприятное. Вадим потупил взор и говорит:

– Я тебя недостаточно знаю.

– Ты хочешь сказать, что я – еврейка и поэтому ты не хочешь открыть мне свои тайны.

– Нет… нет, нет.

– Не стесняйся, скажи мне правду!

– Правда в том, что я знаю только тех ребят, с которыми работаю. Я их знаю с детства. Они все моего возраста и у нас нет девочек вообще…

– Ты увиливаешь, – говорю. – Это потому, что я еврейка.

– Я вас не знаю, бессарабских людей. Кто вы, что происходит в ваших головах, вы чужие! Очень просто. Вы тоже жили под румынским игом, но почти не жили под советским режимом. Вы, может быть, даже поладили с румынами… как я могу верить такой маленькой девочке, как ты. С такими маленькими руками и больными ножками. Я не знаю что у тебя в голове, и кто ты вообще.

Я встаю из-за стола и выхожу из комнаты. Я стою возле входной двери и плачу горькими слезами.

«Даже он, – думаю. – Даже он… даже он…»

Из комнаты я слышу крики и громкие голоса. Выхожу. Иду к дому Эсфирь Яковлевны. Больше у меня нет места в этом мире. Я пропала. До сих пор были только ужасные физические муки, но такая ужасная обида была первый раз в моей жизни. Сомнения в верности. Я больше сюда не вернусь. Никогда. Я не иду «домой», к госпоже Эсфири. Я продолжаю, машинально, идти по главной улице. Мысли лихорадочно вертятся в моей голове. Я пойду к дяде Павлу и попрошу его, чтобы он дал мне работу, я говорю себе. Мила меня больше не захочет видеть. Она пойдет в комсомол с Вадимом, и я ей больше не буду нужна. Опять слезы, на сей раз я не могу их остановить. Что я умею делать? Я вспоминаю, что я была переводчицей в Любашевке, с русского на румынский и наоборот. Переводила даже с немецкого на русский. Чтобы доктор поняла, что происходит с пациентом – с военным! Я приобрела опыт за это время. Я умею даже писать, думаю я. Даже очень хорошо. По-румынски я умею писать! Надо это использовать. Как же я это сделаю? Нет, нет, нет! Я ничего не буду рассказывать дяде Павлу. Я должна работать в больнице. Я научилась многим медицинским выражениям и у меня прекрасная память. Я себе говорю все это громко. Конечно, мне надо будет найти книги в больнице, так я смогу расширить свои знания. А как же я попаду в больницу? Вот это вопрос! Марья Александровна! Марья Александровна! Она ключ к этим переводам. Я ей все расскажу, что я обязана зарабатывать себе на жизнь. Я живу за счет разных людей и даже за счет ее дочери. Может быть, она мне сможет найти место в больнице?

В тот же вечер я ночевала у белорусок. Рассказала им о моем разговоре с Вадимом, но, не упоминая слово «комсомол». Я не знаю, какое у них отношение сопротивляющейся молодежи, которая жертвует собой. Решаю, что тайна – это тайна. Даже если меня обидели! Я рассказала им о моих денежных трудностях, о квартире и, конечно, о еде. Рассказала о Марье Александровне, старшей медсестре в Балтийской больнице. Молодая женщина сказала мне, что это замечательная идея, но если мне трудно спросить у Марьи Александровны, то она готова попросить за меня.

– Ты должна быть самостоятельная, Танечка, – говорят обе. – Ты уже большая девочка.

– О, я, в твоем возрасте, чего только не делала, – говорит мать.

– Да, да, мы это уже слышали, – говорит дочь. – Сейчас мы говорим о Тане. Можно сказать, что, сравнительно с ее малым возрастом, она довольно много знает. Я думаю, что это ей поможет.

Я очень обрадовалась тому, что мою идею одобрили.

– Ты хочешь, чтобы мы рассказали об этом твоему дяде?

– Ни в коем случае! Он никогда на это не согласится!

– Откуда ты знаешь, что он не согласится?

– Он сказал, чтобы я приходила к ним утром в обед и вечером и помогала бы нашей «даме», таким образом, я заработаю себе на хлеб.