Жан-Жак Руссо - Исповедь

Между тем любезности продолжались и даже все усиливались. Графиня де Буффле, очень дружившая с супругой маршала, приехав погостить в Монморанси, прислала узнать о моем здоровье и выразила желанье меня видеть. Я ответил, как должно, но не тронулся с места. В следующий приезд, на Пасху 1759 года, кавалер де Лоранзи, принадлежавший к двору принца де Конти и кругу герцогини Люксембургской, несколько раз был у меня; мы завязали знакомство; он настаивал, чтобы я сделал визит в замок; я не послушался. Наконец однажды, в полдень, когда я меньше всего этого ожидал, ко мне приехал сам герцог Люксембургский в сопровождении пяти или шести лиц. На этот раз никак нельзя было уклониться: под страхом прослыть нахалом и невежей я уже не мог не отдать ему визита и не засвидетельствовать своего почтения его супруге, от лица которой он осыпал меня самыми любезными комплиментами. Так начались, в недобрый час, отношения, от которых я уже не мог больше защититься, хотя с полным основанием страшился их, пока не оказался в них втянутым.

Я ужасно боялся герцогини Люксембургской. Я знал, что она хороша собой. Я видел ее несколько раз в театре и у г-жи Дюпен, за десять-двенадцать лет перед тем, когда она еще была герцогиней де Буффле и блистала красотой в первом расцвете; но ее считали злой, и такая репутация столь знатной дамы вызывала во мне трепет. Едва я увидел ее, как уже был покорен. Я нашел в ней ту чарующую прелесть, то обаяние, не исчезающее с годами, которое всего более способно подействовать на мою душу. Я предполагал, что она говорит умно, но колко и язвительно. Ничуть не бывало: она говорит совсем не так, гораздо лучше. Разговор ее не пересыпан блестками остроумия. В нем нет неожиданных оборотов, сопоставлений, нет даже, собственно, того, что называется гибкостью ума; но он полон восхитительного изящества, никогда не поражающего и всегда очаровывающего. Ее похвалы тем более пленительны, что они так просты; кажется, будто она не думая роняет их вскользь и будто уста ее говорят от избытка чувств. Мне в первое же посещение показалось, что, несмотря на мой неловкий вид и нескладную речь, я ей понравился. Все придворные дамы мастерицы уверить в этом, когда хотят, – будь то правда или нет, – но не все умеют, подобно герцогине Люксембургской, сделать эту уверенность такой отрадной, что сомневаться в ней не хватает духу. В первый же день я готов был почувствовать к ней полное доверие (вскоре я действительно почувствовал его), если б ее падчерица, герцогиня де Монморанси, ветреная, довольно хитрая и довольно насмешливая особа, не принялась за меня и своей болтовней не вызвала у меня подозрения, что под покровом бесчисленных похвал со стороны ее маменьки и притворного заигрыванья со стороны ее самой меня попросту вышучивают.

Может быть, я не так-то легко разуверился бы в этом, если б оставался только в обществе этих дам; но исключительная благосклонность самого маршала убедила меня, что их любезность неподдельная. Принимая во внимание мою застенчивость, можно только удивляться, до чего быстро завязались у нас с герцогом отношения равного с равным, как ему того хотелось, и не менее удивительна его готовность ничем не нарушать полнейшую независимость, в которой я желал жить. И он, и его супруга были уверены в том, что я доволен своим положением, не желаю изменять его, и, по-видимому, не интересовались моим материальным положением и не думали о моем устройстве; хотя я не мог сомневаться в теплом внимании их обоих ко мне, они не предлагали мне места или какой-либо поддержки, если не считать одного раза, когда герцогиня пожелала, чтобы я согласился вступить во Французскую академию. Я напомнил о своей религии; герцогиня сказала, что это не препятствие и что она берется уладить это. Я ответил, что, как ни велика для меня честь принадлежать к столь славной корпорации, но, отказав г-ну де Трессану и в известном смысле даже польскому королю вступить в Нансийскую академию, я, не нарушая приличий, не могу сделаться членом какой-либо другой. Герцогиня не настаивала, и больше об этом не было речи. Такая простота в отношениях со столь знатными особами, имевшими возможность все сделать для меня, поскольку герцог был – и вполне заслуженно – личным другом короля, представляла удивительный контраст с беспрестанными, предупредительными и назойливыми заботами со стороны покинутых мною друзей-покровителей, которые старались не столько услужить мне, сколько унизить меня.

Когда маршал посетил меня в Мон-Луи, мне было нелегко принять его вместе со свитой в единственной моей комнате, – не потому, что я вынужден был усадить его среди грязных тарелок и разбитых горшков, а потому, что пол в комнате прогнил, и я боялся, как бы под тяжестью свиты он совсем не провалился. Озабоченный не столько опасностью, угрожавшей мне лично, сколько той, которой из-за своей снисходительности подвергался этот добрый вельможа, я поспешил увести своего гостя и, несмотря на еще холодную погоду, повел его в мою башню, совершенно открытую и не имевшую печи. Когда мы туда пришли, я объяснил ему причину, заставившую меня принимать его в этом помещении; он передал об этом своей супруге, и оба стали меня уговаривать перейти на время, пока у меня будут перестилать пол, в другое помещение – в замке или, если мне больше нравится, в уединенном здании, расположенном посреди парка и носившем название «Малого замка». Об этом очаровательном месте стоит поговорить.

Парк или сад в Монморанси расположен не на ровном месте, как в Шевретте, а на склонах, пригорках и в ложбинах, удачно использованных искусным художником, разбросавшим здесь рощи, гроты, пруды, бельведеры и с помощью уменья и таланта, если можно так выразиться, увеличившим пространство, само по себе довольно ограниченное. Парк этот в верхней своей части увенчан террасой и замком; в нижней он сужается, а затем снова расширяется в направлении долины, причем образуемый узкой частью угол занимает большой пруд. Между оранжереей, построенной в широкой части парка, и прудом, дремлющим в кольце холмов, по которым красиво разбросаны рощицы и одинокие деревья, находится упомянутый выше «Малый замок». Здание это вместе с окружающим его участком земли когда-то принадлежало знаменитому Лебрену {390} 390 Лебрен Шарль (1619–1690) – французский художник, придворный живописец Людовика XIV, мастер декоративного искусства. , любовно выстроившему и украсившему его с тем восхитительным вкусом в области орнаментации и архитектуры, которым питалось творчество этого великого живописца. С тех пор замок перестраивался, однако всегда по чертежам первого владельца. Он невелик, прост, но изящен. Так как он стоит в низине, между водоемом оранжереи и большим прудом, и, следовательно, не огражден от сырости, в нем посредине проделали сквозной перистиль, по бокам которого тянутся в два этажа колонны; благодаря такому устройству воздух овевает все здание и, несмотря на его положение, стены остаются сухими. Если смотреть на это строение с противоположной высоты, откуда открывается на него чудный вид, кажется, что оно со всех сторон окружено водой, и можно подумать, что это какой-то очарованный остров или самый красивый из трех Борромейских островов на Лаго-Маджоре, называемый Isola bella.