Леонид Аринштейн - Пушкин: «Когда Потемкину в потемках…». По следам «Непричесанной биографии»

Кюхельбекер и Рылеев на Сенатской площади. Рис. Пушкина

А вот как это преломилось в поэтическом тексте:

А в это время на Сенатской площади Кюхельбекер, следуя шутливой, вероятнее всего, подначке И. И. Пущина «ссадить Мишеля», выстрелил в Великого Князя Михаила Павловича… [192]

«Ужасная битва» (в черновике прямее: «роковая» битва) и выстрел в Великого Князя стоили Кюхельбекеру десяти лет крепости. Но теперь он свободен. Пусть в Сибири, но «не под замком». А Сибирь в общем-то тоже Россия:

Хорошо бы, конечно, если бы «Римом» оказался не далекий Баргузин, а Петербург… Но это уже сладостная мечта. И Пушкин отдается ей в полной мере:

(III, 389–390)

Можно только удивляться, как случилось, что ни один из исследователей биографии и творчества Пушкина не обратил внимания на то, что послание «Кто из богов мне возвратил» обращено к Кюхельбекеру! Впрочем, при ближайшем рассмотрении причина этого проясняется. Пушкин канонизирован, и что сверх канона – то от лукавого. В академическом издании сочинений Пушкина послание датируется «предположительно первой половиной 1835 г.». А письмо Кюхельбекера – 12 февраля 1836 г.! Значит, не может того быть, чтобы послание относилось к Кюхельбекеру.

Верно. Но датировка-то предположительная! Значит, редакторы академического издания сами не были в ней уверены, причем настолько, что никак свое предположение не аргументировали. И все же: какие-то соображения у них были, иначе почему не 1832-й или не 1836-й?

Если обратиться к автографам послания – их два: черновой ПД № 224 и беловой ПД № 923, – ход мысли, приведший к этим соображениям, становится в общем более понятным, хотя становится понятным и то, что соображения эти весьма приблизительны.

Автограф ПД № 224 на бумаге фабрики А. Гончарова № 41, без водяного знака, которой Пушкин до 1834 года не пользовался, изредка пользовался в 1834 г. и в равной степени в 1835 и 1836 гг. Так что, даже в первом приближении, палеографический анализ дает крайние даты 1834–1836 гг.

Далее. Автограф ПД № 923 на разорванном вдоль втором полулисте почтовой бумаги с остатками последних строк письма М. И. Калашникова к Пушкину от первой половины 1835 г. Разорвать письмо и воспользоваться им как чистой бумагой Пушкин мог не обязательно сразу по получении, а в любой день 1835 или 1836 г., когда оно попалось ему под руку.

Наконец, Пушкин включил послание вместе с двумя другими стихотворениями в незавершенную «Повесть из Римской жизни». Датировка самой этой повести весьма приблизительна: Пушкин начал ее в рабочей тетради ПД № 839 в ноябре 1833 г., затем продолжил на листках ПД № 262. На этих листках сделаны пометы о включении в текст «Повести» трех стихотворений, два из которых датированы Пушкиным «6 января 1835 г.», а третье – «Кто из богов мне возвратил —» даты не имеет.

Вывод, сделанный на этом основании в Малом академическом издании, таков: «Пушкин продолжал работать над ней (повестью. – Л. А. ) и в 1835 г.» (6, 549 – примеч.).

Возможно, что и так. Но, во-первых, точнее было бы указать, что работа над повестью была продолжена после 6 января 1835 г., не ограничивая ее только 1835 г. Во-вторых, автограф ПД № 262 содержит не учтенный комментаторами факт, а именно: в плане повести предусмотрено внести в ее текст помимо трех упомянутых стихотворений еще и «рассказ – 1) О Клеопатре – наши рассуждения о том», то есть, надо думать, какой-то фрагмент из «Египетских ночей», работа над которыми велась в октябре-ноябре 1835 г.

Следовательно, датировка «Повести из Римской жизни» отодвигается на еще более поздний срок: не ранее ноября 1835 г.

По предположению Анны Ахматовой, не завершив «Египетские ночи», Пушкин начал разрабатывать их петербургский вариант – «Мы проводили вечер на даче…». Лишь после этого, – добавим мы к предположению Анны Андреевны, – вероятнее всего, летом 1836 г., Пушкин вернулся к работе над «Повестью из Римской жизни».

Таким образом, если исходить не из канонизированных приблизительных датировок, а из реального текстологического анализа, то ничто не противоречит датировке послания «Кто из богов мне возвратил» апрелем-июлем 1836 г., а содержание его убеждает, что именно тогда – вскоре после получения письма от Кюхельбекера в апреле 1836 г. – оно и было написано.

Зная сложный и причудливый путь пушкинских ассоциаций, можно полагать, что обращение к Горацию в связи с темой возвращения друга стало одним из импульсов обращения летом того же года к другой горацианской оде «Exegi monumentum». Работая над этой одой, Пушкин вновь вспомнил о своем друге – на этот раз в несколько неожиданном аспекте, а именно в связи с этнографическими наблюдениями Кюхельбекера, изложенными все в том же письме от 12 февраля:

«…Вероятно, полюбопытствуешь узнать кое-что о Забайкальском крае или Даурской Украйне – как в сказках и песнях называют ту часть Сибири, в которой теперь живу… Во-первых, в этой Украйне холодно, очень холодно; – во-вторых, нравы и обычаи довольно прозаические: без преданий, без резких черт, без оригинальной физиономии. – Буряты мне нравятся гораздо менее кавказских горцев… Тунгусов я встречал мало: но в них что-то есть; звериное начало (le principe animal) в них сильно развито и, как человек-зверь, тунгус в моих глазах гораздо привлекательнее расчетливого, благоразумного бурята…» (XVI, 85).

«Звериное начало», «человек-зверь» в словоупотреблении того времени было равнозначно понятию «естественного человека», а Кюхельбекер, как известно, был хорошо знаком с руссоистской и романтической концепциями преимуществ «естественного состояния» и в немалой степени их разделял.

Замечание Кюхельбекера о привлекательности тунгусов в их тогдашнем «диком», то есть «естественном», состоянии, его явное расположение к этой народности, наверное, запомнилось Пушкину. Во всяком случае, пророчески называя народы, которые будут читать и чтить его творения в будущем, Пушкин включил в этот список, наряду с часто встречающимися у него этнонимами «славянин», «финн», «калмык», и совершенно новый для него поэтический образ: