Геннадий Чагин - Армянский переулок,11

Посередине иконы была последняя, во многом проливающая свет на «разгадку» судьбы Хлопова надпись: «В память моей искренней любви и усердия моему другу Федору Ивановичу Тютчеву. Сей образ по смерти моей принадлежит ему. Подписано 1826 года марта 5-го. Николай Хлопов».

5 марта 1826 года — день свадьбы Тютчева и вдовы Элеоноры Петерсон, урожденной графини Ботмер. Будь Хлопов в это время в Мюнхене, он, конечно, и подарил бы эту икону Тютчеву в столь памятный для того день. Но Хлопова там уже не было. Аксаков об этом не знал и, видимо, основываясь на дате «5 марта 1826 года», считал, что Хлопов уехал во второй раз в Мюнхен с Тютчевым. По-впдимому, не знал биограф поэта и о дате свадьбы. А вот К. В. Пигарев знал, оттого и указал эту дату в своей монографии.

Но тогда, если Хлопов в Мюнхен не уезжал, то 5 марта он не мог знать о женитьбе Федора Ивановича, ибо о дне свадьбы вряд ли знали и родители поэта. Свадьба состоялась поспешно, ведь Тютчев только два месяца, как вернулся из отпуска, а до этого он был безумно влюблен в юную Амалию и о женитьбе на другой женщине у него вроде бы и мыслей не было. Кроме того, избранница поэта была лютеранкой, а он православного вероисповедания, возникали трудности не только с получением родительского благословения, но и церковного разрешения. Вот и вынуждены были молодые на первых порах скрывать свой брак.

Поэтому, вероятно, надо считать дату 5 марта случайным совпадением, скорее всего это время изготовления иконы. Но вот фраза: «Сей образ по смерти моей принадлежит ему...» заставляет задуматься. Что это за слова о смерти, ведь о дряхлости Николая Афанасьевича вроде бы говорить было еще рановато. Возраст его был определен мною по найденным в архивах записям в исповедных ведомостях той же церкви Николая Чудотворца в Столпах. Ко времени подписи на иконе ему было около 56 лет (следовательно, он был примерно двумя годами моложе отца поэта, т. е. около 1770 года рождения).

Оказывается, Хлопов к тому времени был тяжело болен. Об этом знали родители Федора Ивановича, поэтому и не послали вновь преданного слугу в Баварию. Знал о своей неизлечимой болезни, все более подтачивающей его силы, и Николай Афанасьевич. Поэтому и поторопился заказать образ для подарка сразу же после отъезда своего воспитанника. Вот откуда все даты на иконе, которые уже не мог удерживать в памяти преданный слуга, боявшийся, что с его смертью они забудутся. Чувствуя свою близкую кончину, и написал он конкретно: «по смерти моей...»

С каждым днем больному становилось все хуже. Сырая весна не способствовала улучшению состояния его здоровья. И вот 16 мая 1826 года он попросил привести к нему священника, долго исповедовался ему и вскоре умер. «В доме г. надворного советника Ивана Николаевича Тютчева умре вольноотпущенный дворовый человек Николай Афанасьев, 56 лет, от расслабления желудка. Исповедан и приобщен приходским священником при дьячке. Тело похоронено на Калитническом кладбище (Калитниковском.— Авт.) 18 мая».

Места захоронения его теперь уже не существует. Но память о Николае Афанасьевиче Хлопове, друге, первом свидетеле детских и юношеских лет жизни поэта, бережно сохраняется в Музее-усадьбе Мураново имени Ф. И. Тютчева вместе с иконой, завещанной старым слугой.

С годами либеральными идеями, видимо, проникались и родители поэта. Части своих дворовых людей они во второй половине 1820-х годов дали вольную. Одними из первых среди них были члены семьи Кругликовых. Тютчевы даже нашли возможность прилично выдать замуж Катюшу Кругликову (помните, первую любовь поэта). В феврале 1829 года состоялась свадьба ее со служащим университетского пансиона, чиновником 9-го класса А. А. Буниным. На бракосочетании поручителями были уже отставной капитан А. В. Шереметев, служащий коллегии иностранных дед Григорий Михайлович Толстой (двоюродный дед поэта по матери), И. Н. Тютчев, который, видимо, и снабдил невесту приданым.

Интересен и такой факт. В самом начале 1830-х годов в Армянском переулке, во владении № 4, у купца Михаила Фролова снял квартиру для своей молодой семьи — для жены Терезы Андреевны и дочери Лидии магистр Московского университета Семен Егорович Ранч.

Стареющим родителям Тютчевым после длительной отлучки сыновей по службе большой особняк становился в тягость. Они уже присмотрели себе дом поменьше, в том же Армянском переулке под № 1, который н приобрели в ноябре 1831 года на имя Екатерины Львовны за 32 тысячи рублей и прожили в нем с большими перерывами до 1840 года.

Свой же дом, вскоре после прошедшей по Москве холеры, которую Тютчевы пережидали в Петербурге (где встречались с приезжавшим в отпуск сыном Федором), Екатерина Львовна продала 7 апреля 1831 года Московскому попечительству о бедных духовного звания за 81 тысячу рублей. Финансировал эта попечительство богатый московский меценат Дмитрий Петрович Горихвостов. И предшествовала этому, по преданию, следующая история.

Горихвостов находился в дружеских отношениях с московским митрополитом Филаретом. Как гласит молва, однажды на вопрос, заданный митрополиту: «Учитель благий, что сотворю, да живот вечный наследую?» — тот ответил: «Нищие и бескровные введи в дом твой, убрусом твоим отри слезы вдов беззащитных, к сердцу твоему прими воздыхания сирот безродных». Эти-то слова якобы и подвигли Горихвостова отдать громадный особняк, да не один, а вместе с капиталом своим на устройство и содержание вдовьего дома. С тех пор и стал он называться в простонародье «горихвостовским» заведением.

А потом и Филарет захотел как будто бы последовать доброму примеру и на свои средства для девочек-сирот, которые обитали с матерями в доме в Армянском переулке, устроил первое в Москве девичье духовное учебное заведение. Вскоре, отпочковавшись от «горихвостовского», оно получило название женского епархиального училища, в свою очередь в народе прозванного потом «филаретовским».

Уже в начале 1830-х годов здесь ежегодно проживало до 170—180 престарелых вдов и девиц духовного звания. Заведение вскоре стало лучшей в Москве богадельней. Проживающие в ней размещались в «высоких, светлых просторных залах старинного барственного дома, со всеми остатками древней роскоши: прекрасным паркетом, громадными трюмо, мраморными колоннами и подоконниками... В палатах размещались древние старушки, где по 4, где по 6, но не свыше как по 8 человек, смотря по размеру комнат. У каждой чистенькая постель и свой особый уголок со столиком или шкапчиком, сундуком и двумя-тремя стульями на случай гостей.

Харчи простые, но здоровые и сытные, щи с мясом, каша, жареный картофель... Хлеб собственного печенья, равно как и квас, положительно великолепные, а также огурцы собственного соленья...» При богадельне имелась и домовая церковь (в которую была преобразована парадная столовая), теплыми коридорами соединялась она со всеми этажами здания.