Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам

Университет не в переносном, а в буквальном смысле сделался очагом заразы. Почему-то солдатам особенно нравилась парадная лестница: они сплошь усеяли её своим калом. Один шутник, испражнявшийся каждый раз на другой ступеньке, хвастливо заявил мне:

– Завтра кончаю университет.

Это был своеобразный календарь, гениально им расчисленный, ибо в день, когда он добрался до нижней площадки, нам объявили, что вечером нас отправляют на фронт».

Если бы Лившиц вспомнил читанную когда-то статью Дмитрия Мережковского, он сказал бы, что перед ним возникло Его Необразованное Величество – Всероссийский Хам, который ещё только собирался идти на Россию.

Очень скоро на всех пришло отрезвление от начальной «взволнованности». Об этом в «Я сам» – главка «АВГУСТ»:

«Первое поражение. Вплотную встал военный ужас. Война отвратительна. Тыл ещё отвратительней. Чтобы сказать о войне, надо её видеть».

Но так как «видеть» войну не удавалось, 14 октября футуристы выступили в большой аудитории Политехнического музея. Газета «Раннее утро» на следующий день сообщила:

«Футуристы устроили вечер „Искусство и война“, прошедший почти в пустой аудитории. Доклад В.В.Каменского „Культура и война“ почти сплошь состоял из следующих выражений по адресу немцев: „Идиотическое понимание Вильгельма“, „Дьявол в образе Вильгельма“, „Колбасники в касках“ и т. д.

Д.Д.Бурлюк уверял, что только футуристы смогут изобразить происходящую войну…

В.В.Маяковский прочёл два стихотворения, посвящённых войне…».

Мария Бурлюк к этому добавила:

«Лекция успеха не имела, и футуристы потерпели финансовые убытки. Для художников и поэтов наступили трудные дни…

Маяковский носился повсюду, не отказываясь ни от какой работы».

20-летняя Валентина Ходасевич, ставшая к тому времени художницей, писала:

«От непонимания война 1914 года казалась незначительной, ощущалась как далёкое несчастье. В Москве в то время появились мужчины в элегантной военной форме и много женщин, кокетливо одетых сёстрами милосердия… Вывешены портреты высочайших особ – группочки и по отдельности: императрица и великие княжны в лазаретах у кроватей хорошеньких воинов. Часто мелькают слова „бедные солдатики“».

А как начавшуюся войну встретили поэты-символисты?

Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус отнеслись к ней крайне отрицательно. Супруги наотрез отказались принимать участие в каких-либо верноподданнических манифестациях и весьма неодобрительно высказались по поводу переименования столицы. На какое-то время Мережковский вообще отошёл от политической деятельности, целиком переключившись на литературу и публицистику. Отдельным изданием вышел текст его лекции «Завет Белинского. Религиозность и общественность русской интеллигенции». В ней прямо говорилось о духовном лидерстве российской интеллигенции в истории России.

Но в автобиографии Мережковский всё равно с горечью написал:

«Вообще в русской литературе встречали меня недоброжелательно, и недоброжелательство это до сих пор продолжается. Я мог бы справить 25-летний юбилей критических гонений безжалостных».

Константин Бальмонт встретил начало войны во Франции, куда он поехал после пребывания в Грузии. Вплоть до весны 1915 года ему предстояло пробыть вдали от родины.

Через два с половиной месяца после начала войны Маяковский написал бумагу:

«Господину московскому градоначальнику

Дворянина

Владимира Владимировича

Маяковского

Прошение

Покорнейше прошу выдать мне свидетельство о благонадёжности для поступления добровольцем в действующую армию. При сём прилагаю свидетельство, выданное мне из 3-го участка Пресненской части за № 4170.

Владимир Владимирович Маяковский.

24 октября 1914 года».

«Свидетельство» из Пресненской полицейской части, которое «приложил» к своему прошению поэт, надо полагать, «благонадёжность» эту не отрицало. Иначе зачем тогда было обращаться к градоначальнику? Но 16 ноября в той же Пресненской части подателю прошения под расписку выдали бумагу, в которой канцелярия градоначальника просила объявить…

«… дворянину Владимиру Владимировичу Маяковскому, проживающему по Б. Пресне в д. № 36, в ответ на его прошение о выдаче свидетельства о благонадёжности, что таковое ему выдано быть не может».

В «Я сам» это событие прокомментировано так:

«Пошёл записываться добровольцем. Не позволили. Нет благонадёжности.

И у полковника Модля оказалась одна хорошая идея».

Но в справке, пришедшей из канцелярии градоначальника, не говорится о том, что поэт неблагонадёжен. Об этом речь не идёт! В бумаге всего лишь сообщается, что свидетельство о благонадёжности «ему выдано быть не может». То есть в армию идти не позволялось.

Почему?

Если следовать логике автобиографических заметок, то причину отказа должна разъяснить «очень хорошая идея», которая появилась вдруг у «полковника Модля».

Кто он такой – этот неизвестно откуда взявшийся полковник?

Впрочем, это нам, живущим в XXI веке, он неизвестен. А в 1922 году, когда писались автобиографические заметки, полковник Модль в представлении не нуждался – его ещё хорошо помнили.

Владимир Фёдорович Модльродился в 1871 году. В тринадцатитомном Собрании сочинений Маяковского он назван «начальником московского охранного отделения». Но это не так. В.Ф. Модль никогда никаких охранных отделений не возглавлял. В 1903–1906 годах он служил в Санкт-Петербурге, занимая пост помощника начальника Отдельного корпуса жандармов, затем его перевели в Москву, где он (в 1908–1915 годах) служил помощником градоначальника.

Вот что написал об этом человеке Владимир Джунковский (в той главе своих воспоминаний, где речь идет о 1908 годе):

«16 июня высочайшим приказом полковник Модль был назначен помощником московского градоначальника. Модль происходил из чинов Отдельного корпуса жандармов, принадлежал к хорошему составу офицеров этого корпуса, был безукоризненно честным человеком, человеком долга, справедливым, но чересчур горяч и вспыльчив, забывая в эти минуты всякое приличие и бывая груб, что, конечно, было не к лицу помощнику градоначальника… Он… оставался в этой должности до 1915 г., последние годы его характер значительно выровнялся, и он был хорошим помощником градоначальника. В бытность мою товарищем министра я его выдвинул на пост керченского градоначальника».

Владимир Маяковский, трижды сидевший в московских тюрьмах, был очень хорошо известен полковнику Модлю. С ним общалась и Александра Алексеевна Маяковская, когда подавала свои прошения градоначальнику Москвы. Именно Модль курировал освобождение Владимира Маяковского из Бутырок в 1910 году.