Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам

«Не застав меня, Володя оставлял свою визитную карточку сантиметров в пятнадцать шириной, на которой жёлтым по белому во всю ширину и высоту было написано: ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ. Моя мама неизменно её ему возвращала и неизменно ему говорила: „Владимир Владимирович, вы забыли вашу вывеску“. Володя расшаркивался, ухмылялся и клал вывеску в карман».

Кавалер Эльзы вёл себя тогда чрезвычайно бесцеремонно, о чём она тоже упомянула:

«Под конец вечера, когда родители шли спать, мы с Володей переезжали в отцовский кабинет, с большим письменным столом, с ковровым диваном и креслами на персидском ковре, книжным шкафом…

Но мать не спала, ждала, когда же Володя, наконец, уйдёт, и по нескольку раз, уже в халате, приходила его выгонять: "Владимир Владимирович, вам пора уходить! "Но Володя, нисколько не обижаясь, упирался и не уходил».

Биографы Маяковского утверждают, что таков-де был необузданный темперамент у молодого поэта.

Старшая сестра Эльзы, которую звали Лили, впоследствии написала:

«Маяковский в то время был франтом – визитка, цилиндр. Правда, всё это со Сретенки, из магазинов дешёвого готового платья. И бывали трагические случаи, когда, уговорившись с вечера прокатить Эльзу в Сокольники, он ночью проигрывался в карты и утром, в визитке и цилиндре, катал её вместо лихача на трамвае».

Как-то Маяковский приехал в подмосковную Малаховку, где Каганы снимали дачу. Эльзе тот его визит запомнился так:

«Я не обращала внимания на то, что он поэт. И внезапно в тот вечер меня как будто разбудили, как будто зажгли яркий свет, меня озарило, и вдруг я услышала негромкие слова:

Послушайте!

Ведь, если звёзды зажигают —

значит – это кому-нибудь нужно?

И дальше…

Я остановилась и взволнованно спросила:

– Чьи это стихи?

– Ага! Нравится?.. То-то! – сказал Володя, торжествуя.

Мы пошли дальше, потом сели где-то, и на одинокой скамейке, под звёздным небом, Владимир Маяковский долго читал мне свои стихи…

Сознательная дружба с Маяковским началась буквально с этой строчки:

Послушайте!

Ведь, если звёзды зажигают —

значит – это кому-нибудь нужно?

В эту ночь зажглось во мне великолепное, огромное, беспредельное чувство восхищения и преданнейшей дружбы, и так по сей день мною и владеют».

Юная Эльза Каган влюбилась в молодого поэта-футуриста:

«… поражённая поэзией Маяковского, я немедленно привязалась к нему изо всех сил, я превратилась в страстную, ярую защитницу и пропагандистку его стихов! Всё тогда им написанное я знала наизусть и буквально лезла в драку, если кто-нибудь осмеливался критиковать поэзию Маяковского или его самого».

Кстати, не к отцу ли Эльзы Каган игравший в бильярд Маяковский направлял Корнея Чуковского, когда говорил:

«Я ухаживаю за его дочерью. Она уже знает, что я великий поэт… А папаша сомневается. Вот и скажите ему».

Другое воспоминание Эльзы:

«Вижу его у меня в комнате, он сидит, размалёвывает свои лубки военных дней (очевидно, то было в августе-сентябре 14-го года):

Плыли этим месяцем

турки с полумесяцем.

С криком «Дейчланд юбер аллес!»

немцы с поля убирались.

Австрияки у Карпат

поднимали благой мат…

Володя малюет, а я рядом что-нибудь зубрю, случалось, правлю ему орфографические ошибки».

Отец Эльзы был тогда серьёзно болен. И в Москву приехала его старшая дочь Лили (или Лиля), которая жила в северной столице:

«В Москву из Петрограда приехала Лиля. Здоровье отца опять ухудшилось. Как-то мимоходом она мне сказала: «К тебе тут какой-то Маяковский ходит… Мама из-за него плачет». Я необычайно удивилась и ужаснулась: мама плачет! И когда Володя позвонил мне по телефону, я тут же сказала ему: «Больше не приходите, мама плачет».

Я не хотела, чтобы мама плакала из-за меня».

А вот что написала об этом сама Лили:

«С Маяковским познакомила меня моя сестра Эльза… Мы сидели с ней и с Лёвой Гринкругом вечером на лавочке возле дачи.

Огонёк папиросы. Негромкий ласковый бас:

– Элик! Я за вами. Пойдём, погуляем?

Мы остались сидеть на скамейке…

Начался дождь…

Нудный дождь! Никакого просвета! Жаль, темно, не разглядела Маяковского. Огромный, кажется. И голос красивый…

Вот наконец огонёк папиросы. Белеет рубашка. На Эльзе накинут пиджак Маяковского.

– Куда же ты пропала? Не понимаешь, что я не могу без тебя войти в дом! Сижу под дождём, как дура…

– Вот видите, Владимир Владимирович, я говорила вам!

Маяковский прикурил новую папиросу о тлеющий окурок, поднял воротник и исчез в темноте. Я изругала Эльзу и мокрая, злая, увела её домой».

10 февраля 1915 года начался суд над депутатами Государственной думы от большевистской фракции. Их арестовали три месяца назад (4 ноября) на конференции большевиков в дачном поселке Озерки под Петроградом. Алексей Егорович Бадаев, Матвей Константинович Муранов, Григорий Иванович Петровский, Фёдор Никитич Самойлов и Николай Романович Шагов обвинялись в том, что состояли членами организации, поставившей своей целью свержение царизма.

Знал ли что-нибудь об этом процессе Маяковский, следил ли за его ходом?

О суде писали все петроградские газеты. Маяковский читал их, поэтому должен был знать о судебных заседаниях и о сражениях на полях войны, о тех, кто погиб, и о тех, кого представили к наградам. 11 февраля, как мы помним, он вышел на эстраду артистического кабачка «Бродячая собака» и, обращаясь к сидевшим за столиками, прочёл стихотворение «Вам!»:

«Вам, проживающим за оргией оргию,

имеющим ванную и тёплый клозет!

Как вам не стыдно о представленных к Георгию

вычитывать из столбцов газет?!»

В этом стихотворении присутствовало слово, которое принято относить к ненормативной лексике. Оно вызвало яростную вспышку гнева у слушателей.

Газета «Биржевые ведомости» написала:

«Эти ужасные строки Маяковский связал с лучшими чувствами, одушевляющими нас в настоящее время, с нашим поклонением тем людям, поступки которых вызывают восторг и умиление!..

Разросся скандал. Мужчины повскакали с криками негодования, дамы – в слезах. Артисты бросились к владельцу "Бродячей собаки "Пронину:

– После подобной мерзости мы считаем позорным ходить сюда!..

А Пронин ответил:

– И не надо».

15 февраля суд, лишив пятерых думцев всех прав состояния, приговорил их к вечному поселению в Сибири – в Туруханском крае.

Как отреагировал на это Маяковский, свидетельств нет. Известно лишь, что 20 февраля в той же «Бродячей собаке» он сделал доклад и прочёл отрывки из поэмы, над которой тогда работал. Газета «Голос жизни» сообщила читателям: