Николай Оцуп - Океан времени

Море Средиземное, омыты
Им такие берега, такой
Прошлого отрывок знаменитый,
Что из зоны полубоевой
Не лететь нельзя в иную зону,
Где треножники и где киот,
Где и Андромаху, и Дидону,
И Рахиль счастливец узнает:
Где-то рядом и они дышали
Воздухом блаженства и печали…

Только я волшебным чужд местам…
Как и вам, святой или блаженный,
Жаловался Осип Мандельштам
Даже на безумство Мельпомены…
Не опаснее ли на путях
Иерусалимских?.. Беззащитный,
В лагере, я лучшее в сердцах
Видел же, припоминая ситный
С вожделением, и калачи,
И молитвы были горячи.

А теперь: ни памяти, ни чести,
Хватка: мертвая… И что глядим?
Застрелите же его на месте —
Рады бы, но вот: неуловим…
Он не то чтобы разочарован —
Для таких унынье — полбеды, —
Весь лучами он исполосован
Люцифера — утренней звезды.
Как же можно с холодом брататься?
Пустоты как люди не боятся?

Снегом у нее набита пасть,
С жадностью она его: куснула,
Черная собака, волчья масть…
Сани мчатся. Женщина уснула,
Шкурами прикрытая. Ее
Спутник гонит пять от целой своры
Уцелевших. Милое зверье
Тянет, задыхаясь. На просторы
Пострашней Аляски человек
Выбрался, и взвыл по-волчьи Джек

Лондон, зоркий Дарвина преемник,
Описавший, хоть не без прикрас,
И меня с тобою, современник:
Или не для каждого из нас
(Климат и другое безразличны)
Главное: отбить, отвоевать
Жизнь от всех опасностей. Первичный
Гонит страх зубами вырывать
Из скудеющих земли запасов
Жалкий свой кусок. Превыше классов

Или расовых различий, страх
(Как бичом собаку) гонит, гонит.
Эдоим, и Брама, и Аллах,
И… молитва разве не потонет
Самая безгрешная: в снегах,
В зное Африки и в подожженных
Деревнях, столицах? На часах
Люди с ружьями стоят. Но сонных
Убивают. С неба парашют
Падает — кого, еще убьют?

Выжить, выжить бы, уже собаки
Выбились из сил, и съесть одну
Тут же на последнем бивуаке
Надо. Надо выиграть войну,
Надо съесть собаку, но довольно,
Возвратись к реальности — она
В расширении борьбы подпольной:
Вся освобождается страна,
Только сердце безутешно плачет —
В нем другой, особенный, захватчик.

Был тебе я чуть ли не врагом,
В черный год над берегами Тибра…
Зазвучало, как весенний гром,
Пение особого калибра
(Все тогда о голосе «катюш»),
Но, всему на свете посторонний,
В городе, как автор «Мертвых душ»,
Местных не обидев лаццарони,
Страшное о родине писал,—
На тебя я страстно возроптал:

«Что мы, лучше, чем другие, что ли?»
И не злейшая ли из гордынь —
Не делить с несчастнейшими доли?
Словно «колокольчик динь-динь-динь!»,
Что-то радостное удалялось…
Ты в меня поверила, так что ж,
Раньше — «сердце к правде порывалось»,
А теперь — «его сломила ложь»…
И какие там вершины духа!
И не совесть у меня, а шлюха!

23

Чем сильнее ввысь, тем глубже вглубь…
Страшен рост, и хочется растущий
Уничтожиться и — приголубь!
Зло зовет и гадом, ласки ждущим,
Ждет под сердцем часа своего.
Ты устал, отчаянье, упадок,
И врага ужасно торжество.
Он уже хозяин — беспорядок
В мыслях, ты себя не узнаешь,
Ниже самых гаденьких, святош,

В грязном копошишься. И другая
Есть опасность роста: осмеять
Все, что любишь. Злобно наблюдая
Самого себя, не помогать
Больше затрудненному стремленью!
Мефистофель за плечами. Свист,
Хохот… Не поддайся искушенью.
Кто ты, современник, атеист?
Догмы схоластический законник?
Или хуже: идолопоклонник?

Низшее и высшее во мне
Борются. Противники друг друга
Стоят. И на дне, и в вышине
Сонмы сил… Попробуйте… услуга
За услугу: чувственная мгла
Расцветает сотнями чудовищ,
Все кругом какие-то тела,
Свившиеся, зло: среди сокровищ
Наших задыхайся, будь богат,
Расточись и наслаждайся, брат!

Высшее сурово и стыдливо
Отвращается от многих мук
Ядовито-сладостных. Призыва
Твоего довольно, чтобы звук
Мне послышался, переходящий
В откровение. Чем хуже грязь,
Тем и неожиданней, и слаще
Возвышение — вся жизнь взнеслась.
Что ж, теперь не рухни, не разбейся!
Удержись! А впрочем, не надейся!..

Бой за жизнь… Противник — пустота.
Кто в нее не заглянул, не знает,
Что она, воистину пуста,
Смысл всего безмолвно поглощает…
Что ей солнце? Что наш «белый свет»?
Что ей мы? Случайность без значенья…
Радость, грусть, восторг?… Пред нею нет
Ничего. Она без продолженья,
Без начала, без конца… В нее
Пало сердце бедное мое.

«Руки вверх! А ты куда же, крошка?
Оба к стенке и спиной! Вот так!
В путь, ragazzi! [51]» Выпивка, дележка…
Что это? От дней войны сквозняк.
О двадцатилетием, о студенте
(Лучше ли бывало над Невой?)
Слышу: «Delinquenti, malviventi…» [52]
Фильма современного герой
Встречному субъекту дал бы в зубы,
Встречную поцеловал бы в губы,

Девочку растлил бы. Капитал
Вырвал бы, как говорится, с мясом…
Человек себя оклеветал,
Да ведь не случайно. Где-то басом
Орудийное, а тут дискант
Полицейского свистка, три сотни
Золотых. В Нормандии — десант.
Здесь — измызганные подворотни…
Плоть от чьей же плоти молодежь
Наша?.. Что посеешь, то пожнешь…

Дар наследственности… Вот что злее
Самой тонкой пытки палача,
Потому что все мы лишь в идее
Над собой хозяева. Звуча
Каждый раз все, более фальшиво,
Наша похвала себе самим
Все мучительнее от разрыва
С тем, что мы на деле здесь творим…
Страх, и блуд, и лень… Как Гоголь с Вием,
Я с моим живу трехглавым змием.

Снова зачарованный стою,
Упиваясь горечью предсмертной,
И зову прекрасную мою
Избавительницу, но инертной
Даже и она душе помочь
Не сумеет. Надо бы встряхнуться
Навсегда и быть таким точь-в-точь,
Как… Но дни победы не вернутся
«Я»: на Слово — легионы слов,
На любовь, на веру — тьмы врагов.

Разорвите же меня на части,
Как Хому, нечистые! Сожри,
Век, любовь мою! Я в вашей власти,
Современники-нетопыри.
Нет тебя со мною и в помине,
Ты за линией за фронтовой,
Но и жесточайшая из линий
Между нами: снова я за той,
За которой жил до нашей встречи,
И глаза твои — над мертвым свечи.

Тлением охваченный опять,
Злу, которому конца не видно,
Я служу. А скоро умирать.
Неужели мне еще не стыдно
Все-то про себя? Добро бы уж
Выдал с откровенностью последней,
Где и как срывался. Только муж
Истинный (лакей, сиди в передней)
Не щадить себя способен, как
Тот в «Подростке» или ты, Жан Жак.