Николай Оцуп - Океан времени

Второпях и адреса не взяв,
Посетитель… Чистота? Блаженство?
Но, что в рай, души не потеряв,
Не попасть, забыло духовенство.
И к ужасной цели он спешит,
Думая о padre: «Все-то учит!
Как бы мой определить визит?
Вот к нему эпиграф из Кардуччи:
Всех попов, о, муз авторитет,
Отлучил от церкви я, поэт!»

К бабе странник подошел. С простыми
Огрубевшей музе по пути:
«Знаете ли вы сестру? Вот имя…»
(Надо было в госпиталь идти,
Осенило вдруг.) А та: «Живет-то
За рекой. У нас ее зовут —
Русская святая. Ponte Rotto
Знаешь ли? Туда уж не ведут
Никого расстреливать. Но Pietro
Отстояла ведь она…» От ветра,

С гор повеявшего, и от слов
Женщины, ее и не дослушав,
Странник вздрогнул: что это? Коров
Колокольчик и рожок пастуший
В поле, как в идиллиях, и храм
С идиллической жреца фигурой, —
Злило все, но и другое там,
За цинизмом, за литературой,
Слышалось: она-то не сдалась!
И спросил он, бабы не стыдясь:

«Почему святая?» — «Accidenti! [54]
Ты, наверно, не из наших мест,
Ведь она, как маслице в поленте,
В этом городке. — В один присест
Бабе хочется, чуть ли не воя,
Сразу все сказать. — Ах, милый мой,
Били тут ее, пытали… Boia… [55]
Все стояли с поднятой рукой,
Вели проносили gagliardetto [56].
А она… да только ли за это

Злились на нее. Сам капитан
(За руки она его хватала)
Не велел заложников-крестьян
Расстрелять… Она не состояла
В партии, как слышно, никакой,
В церковь в воскресенье не ходила,
И ведь наш-то ей народ чужой…»
«А кого-нибудь она любила
Тетушка?.. Faceva all’amor? [57]
«Ну с чего такой ты мелешь вздор!»

И кряхтела баба, тараторя
И без злобы странника, стыдя:
«Столько перевидели мы горя,
Сколько полю не видать, дождя
Любят здесь её: не в наших силах?
Так себя для ближних забывать.
Свет она, а мы навоз на вилах.
Эх, ты! С кем она идет в кровать?
С мукой нашей, с нашей нищей долей,
С душами убитых, с ветром в поле!»

2

Проституция… конечно, — зло.
Взяточничество… ну да, конечно.
Глупость… скачет птичка весело,
Жить решив и умирать беспечно.
С этим всем в начале наших дней
Мы еще не можем примириться —
Юных, укротить богатырей
И сановные не могут лица.
Но ищи протекций, хлеба, мест —
Мир почавкает, и совесть съест.

Оттого и стонет наш учитель,
Русский века прошлого пророк,
Грозный, безутешный обличитель,
Чья любовь (от гнева) между
Мы ему и памятники ставим,
И в Европе хвастаемся им,
Но дошло до дела — ох, лукавим!
«Проституция… Ну да!.. Грешим».
«Глупость, есть и хуже недостатки,
Вот хотя бы: гневаться на взятки».

И такой-то полугражданин,
Получестный, полуподловатый,
Формируется еще один.
Души маршируют, как солдаты
(Хлыст хозяина над головой),
И безумца, если протестует,
Будут гнать без жалости сквозь строй.
Оттого и страшен, и чарует
Подвиг твой: не убоялась ты
Получистых полуклеветы,

Полуверных полувосхищенья,
А когда твоих не терпят дел —
Жгучего и радостного мщенья.
И Тургенев (сам-то не посмел)
О таких, как ты, сказал же: дура
И… святая… Только ты умна,
Сверхумна, как русская культура,
Ведь сквозь строй проходит и она,
Непорочная и террористка
И еще труднее: гуманистка.

Тяжкая задача у меня,
Легче отрицательные типы —
Обреченных адская возня,
Стоны, и мучительствами хрипы.
Ведь и Библия, сей документ,
Уличающий из нас любого,
Не на благородство лишь патент:
Грех отступничества основного,
И братоубийство, и Содом,
И Гоморра… но и дух с мечом!

Гениев ли было так уж мало?
А героев? Сосчитайте их!
Одного лишь веку не хватало,
Вымолвить посмею ли: святых.
Не из той ли, не из их ли рати
Героиня и любовь моя,
Уступившая не для объятий
Мне, а чтобы светлым стал и я.
Муза, объясни же, как ни трудно,
То, что трибуналу неподсудно.

Было вот что: красоту стократ
Большая пронизывала светом
Изнутри. Во все глаза глядят
Оробевшие, ища и в этом
Сладости. Но истина горька:
Помнит будущее, миг нарядный
Не влечет. По ком твоя тоска,
Ты еще не знаешь; ненаглядный
Есть и у монахини жених,
Ты же из заведомо чужих

Выбираешь самого чужого:
Трудно друг от друга по всему
Больше отличаться: скажешь слово,
И оно — скала. Я своему
Чаще сам не верю. Ты, пугая
Раньше, восхищение потом
Вызываешь: вот она какая!
Должен я признаться, что в моем
Случае — обратное — сначала
Все легко… до первого провала.

Поделом: ведь занят я собой,
Для меня другие только средство.
Кто страдает, тем легко с тобой,
Не со мною: то впадаю в детство,
Всех обнять хочу, то погибай
Я и все другие! Я из гадов,
Знающих, что губят невзначай…
Я любил тебя, как Мармеладов
Им же разоренную семью.
Только я страшнее, хоть не пью.

Ты заметила, что я ревную.
Да и как же было не страдать,
Не имея права на такую.
Хоть у нас кощунственное «блядь»
Под защиту взял недавно Бунин,
Горечью оно клеймит сердца —
Узнавать, какие в мире лгуньи, —
Кара для мужчины-гордеца.
Я и умер бы от злобы едкой,
Новой околдованный кокеткой.

Но играть ты чувством не могла,
Тем же, чем Алеше был Зосима,
Чем для прокаженного была
Спутница (блаженная для Рима),
Для меня в несчастий моем
Ты была (какая там гордячка!)…
О достоинстве забыв мужском,
Сам себе: «А ты при ней заплачь-ка» —
Я сказал… Несчастия, война,
Долгу оставалась ты верна.

Долгу? Да. Священный, обоюдный,
Был бы лишь тогда исполнен он,
Если б я вблизи подруги чудной
Был воистину преображен.
Чем же я ответил на подарок
Целой жизни, да еще какой?
Пасынок эпохи, перестарок,
Вовсе не затравленный судьбой,
Но, и двоедушен, и растерян,
Я-то цели не остался верен.

Что литературная среда
Хуже всех — я говорил, задорный.
В лагерь занесла меня беда,
Ну и разве лучше поднадзорный?
Я бежал. В опасности, в труде,
По неделям без огня, без солнца,
Жил я с лучшими, но грех везде:
И в несчастии англосаксонца,
И (от совести не скроешь, друг)
Даже в обществе Христовых слуг.

И на голос переутомленных
Отзывался я: надежды нет,
Помнила и ты о миллионах,
Переставших быть, но твой ответ
На события звучал не плачем…
Возле горных и лесных дорог
Ночью ты склонялась над лежачим…
Для того, кто ранен и продрог,
Ты — сестра: пример для партизана,
И от губ врага отнять стакана

Не умела ты; они равны
Перед милосердием, как дети.
Сколько виноватых без вины
Ты утешила. За всех в ответе
Все. Не забывала ты (и как),
С кем из двух и почему быть надо,
И политика ведь не пустяк.
Но тому, кто падает, — пощада.
Правосудие — закон людей,
Есть другой и выше, и трудней…