Николай Оцуп - Океан времени

Все боятся за себя, и странен
Строгий дух любви с твоим лицом.
Добрый жив еще самаритянин,
Жив и Тот, Кто рассказал о нем.
И за то, что много ты жалела,
Он тебе явился наконец,
Тот, чья власть, увы, не без предела,
Тот, Кого мы гоним без сердец.
Но произошло совсем другое,
Противоположное, со мною.

Отрывает от людей, от мест,
От всего событий колебанье,
Кораблей отплытие, отъезд
Поездов и на аэроплане
Перелеты. Перевозят впрок
Всякого добра (какого?) тонны,
Чтобы нес на палке узелок
И угла, и родины лишенный
Человек особенный: Ди-Пи…
Путь его — как засуха в степи,

Я хотел бы подвести итоги,
Жизнь еще не кончена для нас,
Но уже мы оба на пороге
Вечности, и дорог каждый час.
Я нашел не правду, а границы
Сил моих и вообще людей.
Хорошо, что все мы лишь частицы
Всеобъемлющего: матерей
Матери, отцы отцов, кто в силах
Сделать, чтоб струилось небо в жилах?

Я об этом грезил по ночам
И особенно перед рассветом,
Глядя сам в себя. Я видел там,
Как с благоухающим эстетом
Ласково братается палач,
Слушая сонеты и сонаты,
Заглушал я ими чей-то плач,
Словно артиллерии раскаты,
Взрывы бомб и много зол других
Быть могли бы делом рук моих.

И любить мне стало неудобно,
Черный лик твое лицо затмил,
И такой бы на плите надгробной
Эпитафии я заслужил:
«Он себя и счастие разрушил,
И не злой, а был добру чужим,
Потому что дьявола он слушал,
Хоть и жил бок о бок ангел с ним».
Так по-разному любви и муке
Мы учились в роковой разлуке.

По газетам выходило, что
Надо радоваться, выходило
И на самом деле: свергли то,
С чем нельзя мириться. Победило
Нечто близкое (да не вполне!)
К чувству справедливости. Дышаться
Легче стало. Отчего же мне
Стыд изменника и святотатца
Надо было именно тогда
Пережить? Нет, общая беда

И своя не совпадают: в деле,
Для которого я был рожден,
Там, где спорят о душе и теле
Два огня, две силы, — свой закон.
В сердце: «Что я сделал с нашим кладом?»
И твое: «Вернулся, дорогой!»
Влажным и проникновенным взглядом
На меня глядишь. И ужас мой,
И восторг мне говорят: любима
Больше, чем всегда. И нестерпима

Правда, оттого что за пять лет
Я успел и самый вкус утратить
Ко всему, над чем, почти аскет,
Бился в исступлении. Ну, хватит!
Баста! Что спасаться? Нет ни в ком
Бога… Бедненький! Как раз тогда-то
Чудо быть могло. А ей потом
Сколько роз! Но скверно, подловато,
С вызовом я надругался над…
Встретились, и нет пути назад.

3

Вот она… жива и… кожа, кости…
Духу скормлена, лучится плоть…
Сколько же страданий в сильном росте,
Но тебя спешу я уколоть:
«Подурнела ты!» (А сам-то знаю,
Что светлей и лучше не была).
«Милый, я тебя не понимаю…»
«Извини… Я слышал, чем жила
Ты, и восхищаюсь… Брат на брата!
Но, конечно, правы и ягнята».

«Нет, решительно не узнаю
Тона, голоса, лица… Оставим!..
Боль работу делает свою:
Знаю, что учить никто не вправе
Исстрадавшегося. Не терплю
Иронического равнодушия…»
«Лестью я тебя не оскорблю.
Ты, конечно, сильная, но слушай:
Что ты изменила в том, что есть?
Разве не естественнее месть?»

«Вера, а не месть. Труп в лазарете
Мне напоминал: а вдруг и он…
Раненым я вслух: «Бодрее, дети!»
Про себя же: «Будь и мой спасен!»
Этим ли тебя и охранила,
Был ли так угоден выкуп, мой,
Но гляди — мы вместе», — И схватила
Руку лихорадочной рукой.
И от боли и остатков чести
Закричал я: «Нет же, мы не вместе!

Я не оправдал…» — «Молчи, молчи!
Разве спрашивают у солдата,
Разве это важно?» (Не стучи,
Сердце, неужели нет возврата?)
«Да, но видишь ли (ну как смогу?),
Знаешь что, надеялся я втайне,
Что и ты грешна». (И снова лгу.)
«Милый, успокойся, ты ведь крайней,
Той, моей, не перешел черты?»
И своей доверчивостью ты

Первой нашей встречи вскрыла рану,
И без сил я говорю уже:
«Кончено. Я пробовать не стану
Больше. Не могу. На рубеже
Двух миров я изнемог. Довольно».
«Понимаю: вычистили дом
И покинули, и вот что больно:
Два-три беса жили раньше в нем,
А теперь их налетела стая?»
«Хуже: срок признанья отдаляя,

Лет пятнадцать и себе я лгу,
И тебе». — «Но ты и в самом деле
Хочешь победить». И не могу,
И совсем не страсти одолели,
А почти сознательный расчет:
Будет все, как было, если скрою,
Если расскажу — она уйдет.
«Отчего же дорожил ты мною?»
«Я люблю, но я — velleita [58],
Торричеллиева пустота!

Я служил и дьяволу, и Богу
(Извини за декадентский слог),
Знал, что на божественную ногу
Свой ты надеваешь сапожок,
Помнил, что божественное тело
У тебя, и грация, и ум.
Но твое божественное дело
Я попрал, и горечь, amertumeг, [59]
Тронула — наследие «проклятых» —
Рыцаря в его картонных латах.

И бежит зеленая вода»,
Как у принца из стихов Бодлэра,
В жилах у меня, и навсегда
Счастие отравлено и вера…
И такое есть в моей судьбе:
Сын эпохи, с матерью ужасной
(Тоже всю ее несу в себе)
Бой начав, я — дрогнул. И напрасно
Вышла ты с архангельским мечом
За меня помериться с врагом.

Если явно о себе «Записки
Из подполья», автор их чуть-чуть
Свидригайлов и Фома Опискин,
Даже Смердяков… Правдивым будь
До конца!.. Мне этому завету
Следовать хотелось, но молчу,
Хоть и требуешь меня к ответу
Снова ты». — «Я правду знать хочу…
Лет пятнадцать?.. Но, любя, таился
Ты… А нынче отчего решился?

Из цинизма? Вот и расскажи,
Не щади обоих… Духа твердость
Для тебя — отказ от новой лжи!..»
И узнал я, что такое гордость
Унижения… Служителям
Церкви не покаялся бы. Трудно
Как, а нет пути другого нам.
Значит, может и до гроба судный
День прийти… Но даже дневнику
Как доверить все, что двойнику

Моему со мною удавалось
Сделать. Горько слушает она,
Не презрение, а страх и жалость
И упрек — уж так удивлена:
«Быть не может! — Страшно побледнела. —
Вот он рядом. Наступил же срок,
А ведь хуже чем осиротела…
Мне бы встретиться хоть на часок
С тем, кем быть ты мог, кого ты предал…
Не прощаю: что творил, ты ведал!

Уходи! Меня ты обманул.
В Бога веруешь, когда удобно,
Сколько было и Ему посул.
Нашу жизнь восстанови подробно:
Так жалеет пьяницу жена,
Мать расслабленного. Как же бросить?
Что с ним будет без меня? Верна
Женщина тому, кто, плача, просит
Жалости и нежности. А он
Зло и ядовито умилен.

Если дух над человеком с дрожью
Доброты склоняется, червяк
Благодарен ли за милостью Божью?
Нет, ее он принимает так,
Усмехаясь… чистота — ну биться
Над ничтожеством: о, будь моим!
А в ответ: скажи-ка, рая птица,
Значит, я тебе необходим!..
Так ли?» — «Да. В себе я знаю что-то
Вечное, как зло Искариота.