Николай Оцуп - Океан времени

Беатриче, Ангелы, Спасенье,
Покаянье… Разве не смешно?
Выразить, пожалуй, сожаленье,
Что и я… А впрочем, все равно.
Больше не испытываю боли,
Может быть, еще и поплетусь
К той, которая сильнее, что ли?
Видно будет… После разберусь…
А пока… И странствует по Риму
Тот, кто был же дорог Серафиму.

Что Горгоне раб, который раз
Сердце скармливающий страстишкам
Нужен ей избранника экстаз,
Чтоб ее соблазнов красным вспышкам
Осветить его и ослепить,
С толку сбить… Но Бог един? Едина
И любовь? Я должен цельным быть.
Отступись, дурная половина
Оборотня! я навеки твой,
Женщина и дух любви живой!

Но все ближе голос: «Моралисты —
Скучный и расчетливый народ.
Что такое добрый или чистый?
Человек — естественный урод,
Полузверь (и так ли это плохо?).
Дай желаньям волю, не тирань
Их, источен палочками Коха
Или чем-нибудь подобным, дань
Все равно отдашь земле. Попробуй
Не дрожать над собственной особой…

Правда русская страшнее всех —
Человеку стыдно улучшаться.
Он такой, люби его за грех,
За решимость низким оставаться»,
«Эй, ты, добродетельный, ступай
В рай, тебе и место там, тихоня.
Боженька с тобою, мальчик-пай,
И покроет бранью, и застонет…»
И уже довольный сам собой
Места не находит. Что со мной?

Тут уже не юности ошибки,
Глубже и отчаяннее звук:
Очень явственно — как соло скрипки,
То, на что в груди все чаще стук…
«Что ты отвечаешь безрассудно,
Ей себя зачем ты отдаешь?»
«Как она поет, послушай, чудно».
«Друг, опомнись, ты еще живешь…»
«Что мне жизнь! Милее разрушенье,
Той, за все усилия, — отмщенье.

Как себя посмел бы я беречь,
Ей, неотвратимой, изменяя.
Сытых и самодовольных речь
Для меня любая речь иная.
О, послушай, как она поет,
Грубы жизни голоса, уроды —
Люди… Нет на свете чище нот…
И какие тут же переходы
От мучения к небытию.
Я люблю ее, мою, мою…»

Гибель.

1

Входит в город странник пожилой,
Он и на своих, и на колесах
Добрался до цели роковой.
В руку бы ветхозаветный посох,
В грудь ему бы тот, священный, жар,
Но, опрятный и небородатый,
Чувствами, а не годами, стар,
Он дела великие и даты
Сравнивает с нынешней бедой
И подавлен ею (и собой).

Кто же он? И жертва, и преступник.
Претерпевший, а не до конца,
Верующий и вероотступник,
Хищник, и задира, и овца.
Улыбается он, оттого что
Плакать хочется ему навзрыд.
Путь его недолог, вот и почта,
Даже вздрагивает апатрид:
Где любовь, там родина вторая,
Но и тут граница… и — какая!

«Барышня, скажите, письма здесь
Получает русская сестрица?»
Где она живет? (А в сердце резь
И почти надежда: измениться
За пять лет успела и она
И, бесчувственнее став и старше,
Прежней цели тоже неверна)…
Барышня, так что же?» Но почтарше
(Осторожна, вежлива, строга)
Видимо, сестрица дорога.

«Нет, синьоре лучше вы записку
Напишите, я и передам».
И стучит уже к отцу Франциску
Невеселый странник: адрес там,
Ну и сведения кой-какие
Он получит. Введен в кабинет.
«Padre в церкви. Время литургии.
Подождите». Книги, полусвет,
Иисус, святая Терезина…
Но и эта родина — чужбина.

И, просвечивающий почти,
Входит в комнату худой священник,
И — глаза в глаза, и — не найти
Тона верного, и — современник
Всех, кто в Боге жил когда-нибудь,
Руку пожимает сыну века
(Странника, в пыли, тяжелый путь
И гостеприимство человека
Праведного), но уже пришлец:
«Я обеспокоил вас, отец,

В лагерь мне о вас NN писала
Только раз, но с трепетом таким,
Словно вам довериться внушала».
«В лагерь? Не о вас ли мы и Рим
Запросили? Grazie, Madonna!.. [53]
Вот и воздаянье. Дождалась,
Только надо с переутомленной
Осторожней. Все мы, ей дивясь,
Лучшую из лучших полюбили,
Но ее страданья изнурили».

«Padre, мой трагичнее удел.
Лучше бы такого расстреляли…
Телом я, как видите, и цел,
И здоров, но в мире есть едва ли
Человек несчастнее меня.
Верующие грешат вслепую,
Я же, так сказать, при свете дня,
В ясной памяти…» — «Соболезную.
Доказательство, что без Него
Нет спасения ни для кого».

Гость на это: «Мы не хуже предка,
Камнем убивавшего, мечом,
Ядом и стилетом, а нередко
Словом или взглядом. Суть не в том,
Грех, как смерть, неустраним. Куда же
Спрятаться от них? — я возопил. —
Сердце потерял я. О пропаже
Всех бы, кажется, оповестил,
Но и лучшие, и первый встречный
Так же безобразно бессердечны».

«Грех отчаяния — неспроста, —
Отозвался человек в сутане. —
Ночь, в которой Иоанн Креста
Погибал, полна обетований.
Или вы забыли, кто вас ждет?
В нас поддерживала силу духа
Здесь она». — «И там во мне. Да вот
Я не вынес. Бомбы и разруха —
Полбеды. Какая там война!
Новая религия нужна!»

«Сын мой, если вы еще не Каин,
Вы уже как сумрачный Саул:
Вечный не меняется Хозяин!»
«Я в такую бездну заглянул,
Что и доброте, и благочестью
Стал почти врагом. Привыкнуть ей
Легче бы, я думаю, к известью,
Что убит я». — «Бедный иерей,
Серией отвечу анекдотов:
О лечившей раненных пилотов

Там, куда идти боялся врач,
Или как вступилась за больного,
Над которым тешился палач,
Или как на воинство Христово,
Да, и на меня, и на сестер,
Наступала, как Саванарола,
Укоряя: трусите, позор!
Плоть свою она переборола,
Пытки вынесла, чтоб где-то там
За ее дела воздали вам.

Все это события мирские,
Но для нас луч Провиденья в ней.
В руки хорошо отдать такие
Жизнь свою!» — «Нет, padre, я ничей.
Встречу бедственную предвкушаю
И большое сердце, помню сам,
Я признаниями растерзаю…»
«Сын мой, слезы, а не фимиам,
Рана ей любезна, а не ранка…
Чем над ей чужими иностранка

Власть приобрела? Умом сильна
И делами. Но здоровье хрупко,
Не вредите ей, слаба она:
Голубь — дух ее, а плоть — голубка.
Неужели не поможет вам
Вся ее моральная фигура?
Если можно, я совет подам:
Не спешите! Вас моя тонзура,
Может быть, смущает, но и я
Искупал. До времени тая

То, что вас тревожит, не идите
К ней. Вот там, налево, на горе,
Есть обитель. Встречу отложите!
Вам бы отдохнуть в монастыре
Пять-шесть дней. Я напишу аббату,
А потом она обнимет вас.
Говорю вам от души, как брату».
«Нет, простить не сможет ни сейчас,
Ни потом она. Уж лучше сразу!..» —
И уходит, обрывая фразу,